Love is above all (СИ)

Какая же ты сволочь! Я ненавижу тебя, Билан! Слышишь? Ненавижу…

Каждая фраза отдаётся эхом где-то в голове, заставляя ещё больше прочувствовать всю боль и гниль, которая сейчас на душе. Нет ни слов, ни крика, а только одно: Сука!».

Прости меня, Дима!

Год назад я поступила неправильно. Прости меня!

Было уже поздно что-то исправлять, я не смогла поступить иначе. Прости!

Все эти слова, все её когда-то непонятные мне поступки сейчас сложились в одно единое целое, и всё встало на свои места… Она всё это время играла. Тупо играла свою паршивую никчемную роль, пытаясь показать себя обиженной и униженной. Пытаясь выстоять своё «Я» и не потерять авторитет милой и добродушной Поли. Блять…

Это точно не сон?

Секунда, две, три… И вот уже сонная Гагарина лениво открывает входную дверь и прилично удивляется, когда замечает меня на пороге. Странное ощущение небывалой ранее неприязни к этому человеку подкатило настолько сильно, что мне даже просто смотреть на неё сейчас противно.

— Ди… — не собираясь слушать ни единого слова, я грубо отталкиваю хрупкую блондинку в сторону и забегаю в квартиру, не задумываясь о том, что её сын и муж могут уже спать. Сомневаюсь, что в данный момент вообще о чем-то задумываться нужно. — Билан, я не поняла тебя, — эту фразу я услышал уже после того, как вломился почти во все комнаты просторной квартиры.

Её нигде нет. Замечательно… Впрочем, здесь вообще никого нет.

— Где она? — возвращаясь обратно в коридор и наблюдая за тем, как Полина нервно закрывает входную дверь и в своей любимой манере скрещивает руки на груди, я стоял и дожидался ответа от своей подруги, которой такое внезапное ночное появление явно не понравилось. — Где Ханова?

— Знаешь, что… Ты мне тут, во-первых, давай не ори, а во-вторых… Слушай, а вы всегда отношения именно в моей квартире выяснять будете? Билан, я всё понимаю, но ты совесть имей. Ты время видел? — а вы совесть имели? — А если бы у меня ребёнок был дома?

Знаете, так мерзко сейчас стоять и смотреть на Полинку, на мою Полинку… На друга, которого ценил и уважал столько лет. На друга, за которого разорвать был готов. Мы ведь столько всего вместе прошли, столько пережили. Этот человек знал меня всего вдоль и поперёк, без всяких мелких трещинок.

Именно поэтому так больно.

— Ты же всё знала. Чёрт, Гагарина ты всё, мать твою, знала, — сказав это почти шёпотом, я натянул на лицо горькую усмешку, с отвращением замечая, как зрачки Полины расширяются, а злость на лице сменяется удивлением.

Нет, всё же не сон.

— Дима, ты… Ты пил? — Гагарина делает неловкий шаг навстречу ко мне, хотя сама прекрасно понимает, что всё, врать смысла уже нет. Доигрались. — Что? Что я знала? Ты… Ты о чем?

— С Ирой сегодня встретились, представляешь. Как она там любит говорить? Совершенно случайно, да, — а вот и долгожданные эмоции.

И без того бледное лицо Полины становится ещё ближе к чистому белому цвету, а глаза моментально начинают блестеть, сообщая о том, что сейчас потекут слезы.

Снова эти слёзы…

— Дим, выслушай…

— Я ведь доверял тебе. Тебе, Гагарина! Ты в больнице со мной сидела, слезами своими фальшивыми мою койку заливала, за руку меня держала. Ты уже тогда обо всем знала, знала и молчала. Вы меня все до единого ходили и упрекали в том, что я подонок, идиот, который сам потерял своё счастье, свою Полю… Я подыхал от угрызений совести в четырёх стенах, а вы вместе с ней в это время спокойненько жили себе и ни о чем не думали.

— Дима, послушай, ей тоже…

— Что? Что тоже? Нелегко было? Трудно? Больно? Что ей тоже, Гагарина? — подойдя почти вплотную к Полине, я заметил, как по её лицу скатываются слезы, а по телу пробегает едва заметная дрожь. — А знаешь, почему так больно? — снова лишь тихий шёпот, который, я уверен, долетит до сердца куда быстрее, нежели самый громкий крик. — Потому что я вот из-за всех вас сдохнуть хотел, а вы всё это время в добродетельниц играли.

Знаешь, Дим, в жизни есть вещи, которые иногда просто не стоит вспоминать…

— У нас же все могут быть грешными, кроме Пелагеи. Как же вы могли затоптать такое чистое имя. Зачем, правда? Лучше найти такого, как Дима, козла отпущения, и всё… Можно жить спокойно, — обойдя Гагарину, я направился к двери и, напоследок кинув что-то наподобие «ненавижу», с грохотом захлопнул дверь с обратной стороны.

[…]

За окном до невозможности темно и, как назло, ещё льёт сильный проливной дождь. На часах глубокая ночь, рано утром рейс на самолёт, мне желательно выспаться, а я, будто совершенно позабыв об этом, сижу сейчас на полу в своей прихожей и жду… Жду, когда он приедет. А он едет. Конечно, я уверена в том, что Билан сейчас мчится с бешеной скоростью сюда, наплевав на свою безопасность, и буквально через несколько мгновений будет уже здесь.

Всё слишком ожидаемо. Это же Дима.