LoveStar

– Это нечто большее, чем сексуальная связь, это не описать словами…

– Как вы себя чувствуете? – спросил наконец добровольцев Лавстар, когда они прожили вместе на заброшенном хуторе целый год.

– Лучше. Вместе нам все лучше и лучше.

В контрольной группе все было из рук вон плохо. Контрольные пары также поселили вместе, сказав им, что у них выявлена одинаковая волна, но на самом деле их волны были противоположны. Здоровые, симпатичные и веселые люди начинали браниться, драться и кусаться спустя всего полдня наедине друг с другом.

– Как вы себя чувствуете? – спросил психолог у одной женщины из контрольной группы.

– Мне тошно даже думать о нем. Меня прошибает пот, меня трясет, болит голова, живот…

– Хотите с ним еще раз встретиться?

Она схватила психолога и заглянула ему в глаза с выражением безумия на лице:

– Спасите меня! Не отправляйте меня больше к нему! Это все что угодно, только не любовь!

Пришли врачи и измерили этой женщине все, что только можно измерить. «Физическое отторжение», – записали они у себя.

А те, кто на самом деле оказался на одной волне, все больше срастались вместе.

– Ну что ж, она уехала, вы больше никогда ее не увидите. Как вы себя чувствуете теперь? – спрашивала Ямагути у мужчины, который провел год со своей идеальной парой на заброшенном хуторе.

Он не отвечал. Он был в тумане, как героиновый наркоман.

– Вероника, – простонал он. – Вероника!

– Пульс едва заметен, – проговорил лечащий врач. – Я беспокоюсь за него. У него зависимость. Настоящая физическая зависимость от нее. Вам надо разрешить им снова быть вместе.

Все материально. Все телесно. Где-то в организме таился некий примитивный орган чувств, который воспринимал птичьи волны, как глаз воспринимает свет, ухо – звук, а язык – вкус. Этот орган реагировал на волны и лучи, испускаемые другими людьми, и распознавал то, чего не видел глаз, не ощущал язык, не слышало ухо. Чтобы описать его работу, у мозга не было слов.

Лавстар так и не рассказал Хельге о проекте «ВПаре», хотя его представили публике через 17 лет после открытия LoveDeath. Хельга умерла, когда в парке развлечений корпорации LoveStar открылся похоронный отдел; это случилось через два года после того телефонного разговора с Ивановым. Так что Елизавета Вторая и супруги Джаггер не стали первыми людьми, которые устремились с небес к земле с помощью LoveDeath. Первой была Хельга Торлауксдоухтир, 37 лет, мать троих детей и жена Эрвара Ауртнасона из LoveStar, с которым прожила в браке 16 лет. О ее запуске не знал никто, кроме двух русских инженеров и самого Лавстара, который сидел в своем «Хаммере» среди наносов черного песка на пустоши Оудаудахрёйн и смотрел, как она сгорает в атмосфере. Никто и не заметил, что гроб, который опустили в старую землю кладбища на Сюдюргате, был заполнен песком. Все равно мальчики были под слишком сильным кайфом и не могли его нести.

Со смерти Хельги прошло 29 лет, и руки Лавстара начали усыхать и вянуть. В холодной темноте вокруг блестящего корпуса самолета виднелся «пояс миллиона звезд», словно мерцающий звездный туман. Вокруг Луны образовалось серебристое гало, потому что ее свет отражался от миллионов скафандров, которые по очереди подхватывали ее лучи, кружась и вращаясь в вакууме. В увядающей руке Лавстар держал семечко. Ему оставалось жить всего лишь один час и пятнадцать минут.

Тухлый рыбий жир

Отчего-то мед, которым утреннее солнце обливало Индриди и Сигрид, стал напоминать сироп – причем не янтарно-желтый кленовый, а дешевый сироп из злаков: темный, приторный и липкий. Но и это было лучше того, что началось дальше. Сироп испортился, и их утренние часы были уже не сладкими, а походили на тухлый рыбий жир, и они просыпались от зудения мясных мух, которые летали вокруг кровати – синевато-зеленые, с металлическим отливом, огромные и жирные. Сигрид и Индриди просыпались с неприятным вкусом во рту, так что ни ему, ни ей не хотелось целоваться, и отворачивались друг от друга, чувствуя потный запах тела, смешанный с рыбной вонью гениталий и засохших половых жидкостей несколькодневной давности, которую они не смыли с себя после прошлого совокупления. Их беседы обрывались на полуслове, а молчание больше не было согласным, глубоким и взаимным; каждый смотрел в свою сторону, и если один нарушал тишину, второй оказывался погружен в мысли и переспрашивал:

– A?

«Нет, неважно», – приходил ответ, хотя часто именно это и было важнее всего, важнее некуда, вопрос жизни и смерти, любви и счастья.

– Нет, неважно.

Даже пение ржанок из Птицефабрики накладывалось теперь на странный, мрачный и рычащий бас: «Агггагагг! Агггагагг!» – С каждым днем он становился все громче, пока не заполнил улицы своим эхом, вытеснив все прочие звуки.