Ловец акул

И я такой как начал вырываться, орать что-то бессвязное, дрался там, за свободу-то свою. Одному, мне потом сказали, чуть глаз не выбил. Они как бы этого не ожидали, думали отравление у меня и слабый я, только хер там.

Юречка еще что-то говорил, но мне уже плевать было, особенно ширнули когда. Чем ширнули — ну ясное дело. Я еще какое-то время не сдавался, но очень уж маленькое. Потом как-то не до этого стало.

Бывает же, когда мыслей в голове никаких, вроде и не чернота, и не сон, а как бы ты линза такая прозрачная, и сквозь тебя идет свет, но у тебя по этому поводу мнения нет.

Вот и сквозь меня текли ступеньки, плевки, деревья, санитарские ноги в свинокожных ботинках, соседи злые, как собаки, но я как бы не думал, что это все касается меня, а существовал отдельно, таким волоском сорванным, крошкой хлебной, камушком отколовшимся. Я вроде бы что-то видел, потом вырубался, потом опять что-то видел, но не смотрел. Хорошо слышал биение своего сердца. Они меня в тачку засунули, и меня там сблевало, но ребята как-то с профессионализмом отреагировали.

— Во ты свинья, — сказал один.

Ехали мы долго, санитары что-то друг другу про сигареты еще терли.

А потом водила такой сказал:

— Какое лето! И что у них крышу сносит!

Потом я как-то не то чтобы уснул, и не то чтобы вырубился, а вроде бы накрылся темной такой ночью. Учитывая все, было хорошо.

Вот я потом узнал, что вызвали всех на свете, и ментов, и газовиков, и даже дядю Толю, хорошего маминого друга (ебаря, то есть), чтобы он, наверное, меня убил.

Как в дурке-то? Ну, в дурке весело. Наверное, еще веселее стало б, если б я понимал чего, но не думаю, что туда часто такие все понимающие люди попадают. Ехали мы долго, я за это время успел даже в себя малька прийти, ну немножко так. Захотелось все отыграть назад. Я одному санитару сказал:

— Да я ж пошутил, мужик.

А он мне такой:

— За такие шутки в зубах бывают промежутки.

Ну, поржали с ним, но на меня грусть нахлынула — что-то такое необратимое случилось, как бы река времени унесла меня. Захотелось шаг назад, а там ничего позади.

Я еще покемарил, хотя голова и раскалывалась, а потом приехали. Привезли меня в областную, это было маленькое такое здание, беленькое и со всех сторон соснами зажатое, приземистое, ну и с печалью во взгляде зарешеченных окон. Два было корпуса, но сиамских — их соединял типа воздушный коридор, что ли, такой крытый мостик деревянный, ужасно неустойчивый. Я чего ожидал? Что там психи на голове стоять будут, колючей проволоки, может, ну хотя бы чтоб там кричали про Сахарова что-нибудь и про лагеря, а дурики спокойненько себе в доминоху играли, клацали фишками, шмыгали носами, смолили сигаретками — как нормальные люди. Сидели, правда, без пивасика, это их от нормальных людей отличало сильно. А так — тишь, благодать, скамеечки и пациенты на них сидят, треники потирают и переговариваются.

Ну и санитары мне такие:

— Выходим, твоя остановка.

Я вышел, вдохнул воздух свежий и подумал: может и не так все плохо в жизни этой?

— А как тут вообще? — спросил я у санитара, который пообщительнее и с усами такими пшеничными. Мужик мне и говорит:

— Да нормальная советская дурка.

Я так заржал, что на меня психи поглядели прям с пониманием. Вот глаза у них необычные были, не как у людей нормальных, странные прям взгляды — расфокус такой, и как бы без интереса на все они глядели, будто призраки. А пахло сосенками.

Ну вот, и я такой думаю: советская дурка, нормальная. А потом меня в приемном отделении раздели догола, я от этого обалдел, вообще атас.

И я такой:

— Ну как так-то?

А медсестра мне толстая говорит:

— Правила такие, на весы встань.

Взвесили меня, рост измерили, кровь взяли и даже блох проверили. У медсестры толстой оказались нежные-нежные руки, как у девушки любимой, было круто. И я говорю:

— Да может еще посмотрите. Разные же есть места, где блохи.

А она мне:

— Обойдешься.

Понятное дело, к проколам у всех интерес был, но я такой:

— Прививку кололи от тубика. Перекалывали.

Ну все такие, конечно, знаем твои прививки. Дали одеться в какую-то пижаму уродскую, посадили перед врачом. Он был мужик такой, знаете, расплывшийся, распечалившийся. Знаете, как жирные скучают? Вот так он скучал, опиумный типа курильщик с рожей красной, как помидор, и каким-то странным, немножко инопланетным лысым черепом, будто у индейца. Он поглядел на меня и сказал:

— Ну, с чем приехал? Сам-то понимаешь?

Ему от меня было муторно и скучно, и мне срочно захотелось, чтобы толстая женщина снова почесала мне голову.

— Да это, — сказал я, стало вдруг так неловко. — Ну, я.

— Что ты? Имя-фамилию помнишь?

Глаза у него были запавшие, несмотря на широту такой морды, смотрел он на меня как бы из глубины себя.

— Юдин Василий Олегович, — ответил я. — Шестьдесят…

Тут сложность возникла, я вдруг цифру забыл, подергал коленкой и сказал:

— Восемнадцать лет мне.

Вот почему я цифру эту забыл-то, хуя какого, спрашивается? Я так думаю, мужик себе там решил, что я идиот.

— Так чего приехал? — спросил он меня.

— А мне здесь не рады?

Врач усмехнулся, как будто в усы, которых у него не было.