Ловец птичьих голосов

— Мы на периферии трассы, но не на обочине жизни. Канал с нашими оскудевшими силенками вряд ли одолеть, но я вот нашел в планшетке кальку спортивного комплекса, который станет украшением будущего оазиса… Предлагаю заняться съемкой оного сооружения, дабы не терять понапрасну золотое время.

Но что-то в его интонации насторожило меня — то ли говорил он слишком высокопарно, то ли идея строительства спортивного комплекса в голой пустыне, в изрядной отдаленности от трассы канала казалась неисполнимой. Однако я не высказал своих сомнений. Лишь позднее стало ясно, что они были небезосновательны — Юрченко просто пытался впрячь нас в работу, чтобы мы не свихнулись от тоски и безделья. А тогда мы привязались к местности и начали свой обычный труд, только сменив кочевую жизнь на оседлую: спорткомплекс — игрушка не на день-два…

Однажды после полудня услышали треск вертолетного винта.

— Я и не сомневался, — обрадовался Юра, — что Тимошенко, как только узнает обо всем, обязательно пришлет вертолет.

Мы со всех ног бросились к нашим спасителям, но, оказалось, люди с вертолета ничего не знали о нашей экспедиции и наведались сюда совершенно случайно — набрать воды. И мест у них свободных не оказалось.

Юра набросал небольшую записку и попросил пилота, если тому не случится побывать в селении, где находится штаб нашей экспедиции, отправить ее по почте. Пилот обещал…

Прошла неделя. Продукты кончались.

Неужели о нас забыли?..

Когда человеку в пустыне втемяшатся в голову такие мысли, руки опускаются.

Ждать дальше было бессмысленно. Пожалуй, даже опасно. Вечером Юра заговорил, словно ни к кому не обращаясь:

— Нужно добираться к жилью, тормошить начальство. Наверное, о нас никто ничего не знает. Не исключено, что Аноркул загулял в поселке верблюдщиков, а пилот вертолета записку не передал. До поселка ходу дня три. По дороге только один колодец, вокруг ни души.

Мы молчали, не решаясь что-то предпринять.

— Что же, надо идти, — сказал наконец Ачил.

— Нельзя оставлять без присмотра приборы и все наше имущество. А навьюченные, как верблюды, уйдем недалеко. — Юра намекнул этим, что кто-то должен здесь остаться.

Мы честно потянули жребий. Остаться выпало мне…

Не успели ребята уйти, как я вышел на высокий бархан и начал всматриваться в даль: не видать ли верблюдов, не появятся ли люди?

Но ничто не тревожило мертвый покой пустыни.

Так прошло три дня, четыре, пять…

Мучаясь ожиданием, спрашиваю себя: давно ли были Житомир, Малеванка, мой каприз — спать под открытым небом?

Сейчас сны под звездами — в порядке вещей. И если подумать, то с далеких житомирских времен мне довелось побывать во многих краях. Земля, по которой ступал я собственными ногами, всегда становилась близкой и дорогой. Она — уже не названия на географической карте, она — это люди, события, добрая наша память.

Конечно, вернись куда-нибудь, и не узнаешь той земли — фабрики, электростанции, дома, аэродромы… Однако мы редко возвращаемся, чтобы увидеть все это. И когда я смотрю на веселый парусник, с которым не расстаюсь и в дороге, то думаю, что сны под звездами являлись не напрасно…

Чу, кажется, вдали зазвенел колокольчик. Почудилось мне или на самом деле звенит?

Колокольчик слышен все явственнее, наверное, на шее головного верблюда. Я подбрасываю в костер последнюю охапку сучьев и торопливо взбегаю на высокий бархан…

Тоньше паутинки

Пекло солнце.

Было тихо.

Мы сидели в тени огромной пирамиды необожженного кирпича и молчали. Андрей курил, и дым лениво стлался из уст синим стеблем гороха. Его прижмуренные глаза напоминали щелки для монет в каком-нибудь автомате. Красноватые щеки, плотные загорелые плечи, обтянутые белой майкой… Я не курил, хотел пить. Отвернулся от Андрея, лег ничком, выдернув какую-то былинку, и закусил ее зубами. Во рту стало терпко и горько.

Вот так мы ожидаем уже часа три. Нас послали разгружать цемент, но вагон все не подают. Сидеть без дела наскучило. Хотелось бы дела настоящего, где-нибудь возле станка, с нормальной сменой, известным наперед заданием, чтобы путная специальность была за душой…

Недалеко, за рыжими кучами глины, — копанка. Вода в ней мутная и желтая, словно в какой-нибудь Хуанхэ, а возле берега зеленоватая рябь. Но когда на десятки километров ни одной лужи, не особенно будешь привередничать. И я подумал: не ополоснуться ли?

— Андрей!

— Что?.. — Синий стебель всколыхнулся. Папироса приклеилась к губе, горит и не сгорает.

Я хотел позвать его купаться, но там, возле кучи рыжей гляны, мелькает белое пятно, и я замолкаю: это женский платок. Взметнулся в руках и исчез.

Я скосил глаза — кажется, никто ничего не заметил, — не спеша поднялся, полез на гору кирпича.

— Что тебя туда понесло? — кривит губы Андрей.