Ловкачи

Пошел уже второй час, и было время ехать. Еще раз по телефону справились, отправлены ли вещи Хмурова на вокзал? Получив утвердительный ответ, приятели простились, и Иван Александрович не допустил Огрызкова проводить его на железную дорогу, прося аккуратно в два быть у Мирковой.

Ему не хотелось, чтобы Огрызков помешал их последней беседе с Пузыревым.

Действительно, Пузырев уже ждал и сразу накинулся на него:

— Ты чуть не опоздал!

— Какое! Еще более четверти часа времени, — невозмутимо ответил Хмуров.

— Да, но надо же тебе билет взять, сдать багаж.

— Не беспокойся, давно все сделано. Здесь где-то должен быть человек из наших номеров. Я туда телефонировал.

Действительно, на сцену явился молодой благообразный парень в черной суконной поддевке и в высоких сапогах со сборами.

— Пожалуйте-с, Иван Александрович, — доложил он. — Тут билет-с, тут багажная квитанция, а спальный билетик, должно быть, у вас?

— У меня; вот он.

— Слушаю-с; пойду купе вам заготовлять.

— Тут уж указано которое! — крикнул ему вслед Хмуров. — Малое отделение первого класса.

— Я пока что ваши вещи там разложу.

— Ну и отлично!

Пузырев смотрел несколько завистливыми глазами на товарища, но в то же время делал вид, будто презирает все это.

— Ты без шика не можешь обойтись! — сказал-таки он ему, не утерпев.

Но Хмуров на это ничего не ответил, а только улыбнулся.

Времени оказалось мало, а приятелям надо было перемолвиться о деле.

— Ты все уладил? — спросил Пузырев.

— Да, все, а ты?

— Тоже.

— Был у тебя доктор?

— Был доктор вместе с инспектором общества «Урбэн», — пояснил Илья Максимович. — Я подвергся самому строгому, самому тщательному осмотру, и, невзирая на еще раз повторенное мною замечание, что у меня в груди какая-то страшная и щемящая боль, их врач меня признал безусловно годным к страхованию.

— Чудак ты эдакий! — наивно воскликнул Хмуров. — Если бы они страховали одних здоровых, то никакой доблести за ними бы не было.

— Чепуху ты говоришь, а нам времени немного.

— Да, пора отправляться к вагону, — согласился Иван Александрович. — Пойдем-ка!..

— Где ты в Варшаве намерен остановиться?

— В «Европейской».

— Прекрасно, так я и буду знать. А я завтра еще побываю на Лубянке, ибо не знаю, когда полис получу.

— Пожалуй, из-за этого еще будет задержка!.. — усомнился Хмуров.

— Пустяки! Обо мне не беспокойся: я свои дела все справлю, а вот ты не сядь там в Варшаве на мели. У тебя страсть везде тону задавать.

— Ну, прощай. Сейчас третий звонок, — перебил Хмуров скучные нравоучения приятеля. — Пиши же обо всем.

— Конечно, и вот еще что! — вспомнил вдруг Пузырев. — Писать я буду двух родов письма: одни, так сказать, показные, а другие для тебя лично, то есть с подробным изложением наших дел.

— Прекрасно. Вот звонят! Обнимемся. Прощай.

— То есть до свиданья!

— Ну, еще бы!

Хмуров щедро расплатился с рассыльным из номеров, еще раз махнул рукою приятелю-компаньону, и через полминуты поезд тронулся.

Тогда Пузырев вздохнул с более облегченным сердцем. Огромная забота свалилась у него с плеч. Он считал прямо-таки необходимым порвать существовавшие между Хмуровым и Мирковой отношения. Он знал, что, пока Иван Александрович будет находиться при ней, полезным для его дела ему не быть, и, как крайне зачерствелый эгоист, Илья Максимович смотрел на все в жизни только с точки зрения своей личной выгоды.

Он возвращался к себе домой со Смоленского вокзала, чувствуя себя победителем в трудной задаче и улыбаясь силе своих мыслительных способностей. Ему, в качестве человека бездушного, было даже весело представлять себе картину того горя и тех слез, которые будут вызваны в доме Зинаиды Николаевны известием о внезапном выезде из Москвы Хмурова.

Пузырев пострадал единожды в жизни от коварства женщины и навеки возненавидел их всех. Мало того: он поклялся всегда и во всем им причинять одно только зло. Обладая огромною силою воли и даже редким по выдержке характером, он не поддавался никаким женским искушениям и если подчас и сближался с какою-либо представительницею прекрасного пола, то причинял ей одно только горе за ее ласки и внимание.

Он лгал Хмурову, когда говорил ему, запугивая его, об Ольге Аркадьевне. Но он мог бы действительно в случае надобности вызвать ее и воспользоваться всем тем, что ему было известно из жизни этого супружества, чтобы обратить месть покинутой женщины в опасное против Хмурова оружие.

Впрочем, то, что испытывала Ольга Аркадьевна к своему негодяю мужу; нельзя было даже назвать жаждою мести.

Так смотрел, быть может, на вопрос Хмуров; взгляд этот разделял и Пузырев.

Она же стояла выше подобного чувства и если бы даже и сочла своею священнейшею обязанностью предупредить против Ивана Александровича любую женщину, в особенности же богатую, с которою бы он постарался сойтись, то в данном случае ей пришлось бы руководствоваться скорее долгом человеколюбия и обязанностью по совести своей.