Ловкость рук

Давид ничего не ответил. Капля дождя, точно слезинка, катилась по его носу. Он достал платок и вытер лицо.

– Ты часто встречался с моей сестрой?

– Да.

– А последнее время?

– Раза два-три.

Паэс почесал подбородок.

– Странно. И все же тобой она интересуется больше, чем кем-либо другим.

– Не думаю. Я встречался с ней, когда Бетанкур сидел в тюрьме.

– Ну и что же?

– Ничего. Тогда она мною интересовалась.

Паэс отрицательно покачал головой.

– Ты ошибаешься. Глория не так глупа, как кажется.

– Я тебя не понимаю.

– Все очень просто. В Хайме ее привлекает то, что он революционер и сидел в тюрьме. Словом, он ей представляется чуть ли не героем.

– А какое это имеет отношение ко мне?

– Прямое. Ты еще не показал себя.

Он прошел несколько шагов молча и, понизив голос, продолжал:

– Как это ни смешно, но это так.

Давида охватило сомнение; он смутно чувствовал, что Луис толкает его на что-то непонятное, и насторожился.

– Если это так, я вряд ли смогу доказать ей, что я герой.

Паэс не мог скрыть досады.

– Ты захлебнешься в стакане воды.

Давид вопросительно посмотрел на него. Паэс продолжал:

– Вчера вечером я разговаривал с Глорией. Болтали о разном, и я пришел к заключению, что больше всех интересуешь ее ты.

– А мне кажется, ей просто нравится играть мною.

– Женщины любят сначала поломаться, – возразил Паэс.

Он снова взял Давида под руку.

– Иногда ты ведешь себя как дурачок. Ни одна девушка не станет разговаривать с мужчиной, чтобы просто посмеяться над ним.

– А мне кажется, что именно так она и поступает.

Разговор принимал опасный оборот. Луис первый это заметил.

– Как сам понимаешь, мне плевать на то, что делает Глория. Я стараюсь только ради тебя. Просто зло берет, что ты позволяешь насмехаться над собой.

– Ну ладно. Говори.

Паэс провел рукой по губам; они у него совсем пересохли.

– Вчера вспоминали тебя. Знаешь, Глория считает, что ты и лучше и умнее Хайме. Она только думает, что он храбрее тебя. А я ей возразил, сказав, что ты тоже революционер.

Хотя уже смеркалось, Луис заметил, как Давид покраснел. Последние слова явно смутили его.

– Представляю себе, – наконец сказал он.

– Ничего ты не представляешь. Глория думала, что ты не поможешь нам, когда будет случай. Поэтому-то я и решил предупредить тебя.

Теперь Давиду все стало ясно; и он почувствовал, как покраснел до корней волос.

– Я должен доказать свою храбрость, так, что ли?

– Ну что ты! У меня и в мыслях не было задеть тебя. Ты прекрасно знаешь, я всегда считал тебя одним из самых смелых.

Давид стоял, понурив голову.

– Можешь не оправдываться. Вы вправе были так думать.

– Не понимаю, о чем ты говоришь?

– Вы всегда считали меня трусом. Но ты единственный, кто осмелился открыто сказать мне об этом.

– Не говори глупостей, – запротестовал Паэс. – Ты прекрасно знаешь, что ни я и никто другой никогда так не думали.

– Послушай, Луис, давай лучше оставим этот разговор. Не думай, что я слепец.

– Я передал тебе мнение моей сестры, которое никто из нас не разделяет. Она просто считает тебя неспособным на…

У Давида чуть было не сорвался с языка резкий ответ, но он вовремя сдержался. Ему вдруг показалось ужасно глупым вести подобный спор. Спустившись по Сан-Бернардо, они дошли до входа в метро и молча остановились, не зная, что сказать друг другу.

– Прости меня, я вел себя по-идиотски.

– Можешь не извиняться, ты сказал то, что думаешь, а ты сам знаешь, я люблю откровенность.

Странная, натянутая улыбка блуждала на его губах. Казалось, еенацепил кто-то посторонний. Давид провел рукой по губам, и лицо его вдруг стало совершенно серьезным, словно он никогда и не улыбался.

– Ты сердишься на меня? – спросил Паэс.

– Какие глупости.

Многочисленные в этот час прохожие подталкивали их в глубь тоннеля. Нервно подрагивающие стрелки на огромных часах словно подстегивали спешащих мимо людей. Все как бы вело к страшному исходу, которого стремились избежать приятели, и тем не менее они медлили и не расходились.

– Завтра я приду к тебе. Поговорим более спокойно.

– Как хочешь.

Они протянули друг другу руку.

III

Сидя в самом темном углу мастерской Мендосы, Урибе, как обычно, занимался мистификацией. На столе, в котором Мендоса хранил свои акварели и гуаши, был расставлен целый арсенал бутылок. Танжерец, откупоривая одну бутылку за другой и глядя их на свет, сортировал напитки по оттенкам, а затем наливал в стаканы каждого понемногу.

«О, черная магия. С головой окунуться в алхимию! Составлять коктейли».

Урибе вспомнил, что еще в детстве, забравшись в дачный сад вместе с ватагой мальчишек, он любил возиться с химикалиями, которые ему удавалось раздобыть. Урибе нравилось смешивать их в колбе, сливать и разливать разные жидкости. С замиранием сердца, с трепетом он ждал от этих опытов какого-то чуда.

В пятнадцать лет он открыл для себя профессию бармена: ликеры, сифон, лед, ломтики фруктов, вишни. Он сам выдумывал рецепты, делал красивые смеси, которые обычно, даже не пробуя, выливал в раковину. Секрет никак не давался ему. И он, устав, бросал все.