Ловцы человеков

Ничего в этой двойной жизни не поменялось для абсолютного большинства жителей поселка и с уходом советских времен. Наоборот: раздвоение только усилилось. Приходя с работы и справив нужду по насыщению организма, люди втыкались глазами и сознанием в сериалы и жили той жизнью, которая шла на экране. Всеобщая нищета в первое послесоветское десятилетие свела потребности людей к минимуму. К реальной жизни стали относиться как к чему-то несерьезному, второстепенному, временному между вечностью сериалов и кривляющихся с экрана хохотунов, а также пьяных криков на кухнях о том, что все вокруг – совершенно тупые, бесстыжие и вороватые создания. Как можно серьезно задуматься над маразмом реальной жизни, если ежедневно этот маразм преподносится тебе по телевизору смешным и безобидным? Поэтому начавшаяся в поселке безработица, связанная с вечными проблемами на комбинате, с которого каждый дорвавшийся до власти над ним старался что-то урвать, шла по судьбам людей совершенно спокойно. Лица людей осунулись, с них пропала какая-либо устремленность. Люди орали проклятья власти на улице и с каким-то озлоблением голосовали на выборах снова за тех, кого проклинали.

В этих сумрачных буднях, когда российский капитализм прогрызал в истории свой период накопления первоначального капитала, Сергей и сам, как и большинство других, рад был потеряться, ожидая, когда все наладится – неразбериха ведь не может же быть вечной. Однако шли годы, а ничего толком не налаживалось. Все ждали, что вот-вот заблудившиеся где-то деньги от экспорта нефти и газа вновь растекутся лужицами по всей ровной, как огромное старое болото, российской действительности. Но вот минули роковые 90-е годы 20-го века, в стране была объявлена атмосфера созидания и стабильности, а жизнь, вроде бы немного успокоившаяся, потекла как-то не так. Да, стало сытнее и спокойнее, но какой-то стабилизирующей основы в обществе, какой-то общей веры в то, что будущее защищено от еще больших катаклизмов, так и не появилось.

Сергей по-прежнему уходил в запои. Он мог по полгода работать, как робот, не испытывая никаких эмоций, живя, как зомби. А потом несколько глотков водки уносили из унылого мира бессмысленного существования в яркую галактику, в которой не надо кем-то быть – достаточно и возможно изображать кого угодно. Можно лежать на краю разбитого тротуара и выть на прохожих, можно вместе с тебе подобными изображать из себя храбреца, бросив ночью в чье-нибудь окно пустую бутылку, или свободолюбивого героя, валяясь в луже. Это было наслаждение торжеством жизни, в котором можно было ни о чем не думать, только жить, и единственной осознаваемой потребностью была очередная доза спиртного, позволяющая не вывалиться из этого мира в другой – трезвый, никчемный и бессмысленный. Кончалась водка – в ход, чтобы удержаться еще немного в этом лучшем из двух миров, шел одеколон, стеклоочистители и совершенно непонятного состава жидкости, меняемые на куски металлолома в грязных дворах нескольких домиков на окраине.

Спать в такие периоды он почти не мог: возбужденное воображение не давало уснуть и рисовало картины, кем бы он мог быть, и он переживал эти превращения в полусне-полунаяву. Ему даже нравилось это состояние на грани белой горячки. «Паруса, паруса тяни! Акулы!.. Семь пуль уже у меня в спине, где помощь?!» – со слезами отчаянья рвал он горло криками среди ночи, вскакивая с постеленного на полу матраса и метаясь по комнате. Жена с дочерью запирались на ночь на кухне. Утром он просыпался с горделивым ощущением пережитого приключения – напряжения жизни и похмельным отважным желанием не сдаваться в плен трезвому взгляду на жизнь.

Так прошло еще десятилетие, а может, почти два.

Однажды, вынырнув из запоя, он обнаружил, что он один в квартире уже несколько дней – остальные уехали к матери жены и вряд ли вернутся. И он снова изо всех сил нырнул в спасительный омут иной действительности.

Но организм его вдруг в этот самый неподходящий момент взбунтовался и решил устроить ему пытку. Он вопреки всему перестал принимать дозы спиртного более полусотни грамм. Этого катастрофически не хватало, чтобы вырваться из реальности, только распаляло желание, а чуть стоило увеличить дозу – Сергея нещадно рвало и трясло, он сгибался в судорогах, отплевываясь желчью. И на второй, и на третий день, и через неделю, и через месяц организм не желал сдаваться.

Сергей с ужасом понял, в какую каторгу для него превратилась жизнь, от которой нельзя убежать. Он почернел от упорной каждодневной рвоты, даже бывшие дружки стали шарахаться от его обреченного взгляда. Ежедневный сбор любых кусков металла, которые можно поменять на бутылку разбавленного спирта и в придачу кусок хлеба, потерял смысл. Необходимость самому трезво принимать какие-то решения давила, словно могильная плита, и казалось, лучший выход – повеситься, да и все тут. Он решил съездить напоследок к жене.