Ловцы человеков

Ружья прикрыли куртками, чтобы инопланетяне, обратив внимание на лодку, не рванули к ней изучать имеющееся тут в наличии вооружение потенциального противника. По одному плюхнулись за борт – дыхание перехватило от холодной воды. И тут один из них выглянул из-под носа лодки и прошептал:

– Смотри-ка, там у нее вроде антенны уже у фонарей видно. Как будто…

А потом вдруг выругался в адрес всех инопланетян и сказал уже громко:

– Так это же мы мимо телеретранслятора плывем! Это на нижней площадке его мачты фонари горят, а верхние фонари из-за тучи не видно!

Впрочем, ругали всех марсиан в ту ночь они еще долго, потому что, пытаясь сначала залезть в лодку прямо в реке, перевернули ее и утопили ружья. Кое-как дотолкав перевернутую деревянную лодку до берега, вылили там из нее воду и добрались до поселка, стуча зубами от холода.

Игорь рассмеялся. Старик улыбнулся довольно, словно рассказал о реальной победе в эпизоде звездных войн. Космы седой бороды чуть тряхнулись от движения его головы, морщины на курносом загрубелом широком лице чуть сблизились у выцветших глаз.

– И вот тогда я и задумался первый раз, чего же мы, люди, такие наивные, – продолжил он. – Ты не смотри, что я тут живу, я раньше много где побывал. И у прибалтов работал, и в Азии, и за границей жил.

– И люди везде разные?

– Конечно, разные. Если все одинаковые будут – тогда и учиться вроде как нечему и нечего. А Боже, наверное, хотел бы, что б мы учились, а нре остолопами росли. Но вот по одиночке, на мой взгляд – каждый чудесный человек. А сойдутся в свою толпу… Боже упаси им тогда слабину свою показать! Или, как у нас часто бывает, меж собой грызться начнут. Зависть у нас какая-то дурная друг к другу – и завидовать-то нечему, а вот начнем друг перед дружкой обиды изображать. Даже не перед друг дружкой, нет, у нас другое – у нас сами перед собой чего-то пытаются изобразить. У нас мужик часто и убогим прикидывается, и крутого пытается из себя изобразить одновременно, а середины в этом найти не может. Шепни пару раз, что черное – это белое, он аж от восторга запрыгает, за тобой побежит, повторять начнет, что ты ему истину открыл. Скажи ему потом: дурак ты, что поверил – он озлобится, будет тебя же ненавидеть. А за что – за то, что правду сказал? Вот в чем наша слабость…

Старик замолчал, разглядывая рассыпавшиеся по остекленевшей воде желтые листья. Потом, видимо, выбрав что-то давно припасенное сказать, произнес:

– Почему так? Может, обидно ему, что уличили в подхалимстве? Оно, это подхалимство, нас и губит завсегда. Вот, мой дед еще рассказывал, как его бог упас от лагерей в сталинское время. Перевели его работать в Москве из одной конторы на другую работу, а через месяц вдруг как начали ту первую контору по одному человечку забирать да забирать. А тогда ведь забирали как: в конце рабочего дня все из конторы выходят, а у выхода воронок-то стоит, пара ребяток в плащах и с мордами каменными ждут кого-то. И каждый выходит и мимо них проходит, трясясь. И думаешь, никто не знал, кого их них заберут? Как бы не так. Правило такое было тогда: если начальника конторы какой-то забирали, то на следующий день брали как сообщника и того, кто к нему последний в кабинет заходил. Так у них начальник – хороший, говорят, мужик был – просидел полдня, и никто к нему в кабинет не зашел, он тут и умер – со стула упал, сердце не выдержало. Один день воронок без добычи остался. А на следующий день другого увезли.

Дед тогда как-то случайно встретился с одним из бывших сослуживцев с той конторы. Попробовал его попытать: чего там у вас? Тот шепчет: все доносы пишут друг на друга! Все в ужасе, и каждый старается первым на недруга настрочить, пока тот не успел на него донос послать. Косо глянул на кого-нибудь – а он в тот же вечер на тебя в НКВД накатает, что-де Сталина не уважаешь, потому что боится, как бы ты первым не настрочил: вдруг уже задумал, раз косо глядишь? Дед тогда ахнул: так вы, чего, не понимаете, в какой санаторий человека отправляете? Тот шепчет: да вроде и понимаем, а удержаться не можем… Через неделю и того мужичка увезли, сгинул где-то в рудниках. А дед в деревню уехал.