Ловцы снов

…Серо-седой обшарпанный дом, укрывшийся многослойными пластами теней, будто темной ворсистой шалью, снова сурово хмурится, подмяв под себя складками такой же серый безжизненно-пустынный двор, заключив его собой по краям. В темноте, сизо-фиолетовом непрозрачном сумраке, слишком похожем на другой — мертвый — слой реальности, я снова слышу, как он старчески хрипло вздыхает дымоходами и щелями, втягивая внутрь себя холод и скрипящий, как крупинки песка на зубах, снег.

Квартира встречает меня застоялой затхлостью и гулкой, звенящей тишиной пустых комнат. Вокруг темно, но я ориентируюсь в этой темноте так, будто прожил здесь всю свою жизнь, определив, зафиксировав и обмерив каждый квадратный сантиметр пространства. Душный длинный коридор, упирающийся краем в незаметную темную прихожку, сворачивает двумя разбитыми лучами за ответвления коротеньких поворотов. Двумя прямоугольниками с противоположной стены пялятся на меня двери ванной и туалета; в кухне за правым поворотом еле слышно гудит, отдаваясь мелким дрожащим рокотом холодильник. За поворотом влево — моя комната.

В полутьме, пока глаза еще привыкают к отсутствию яркого освещения, все предметы кажутся одинаковыми.

То, что мне нужно, лежит забытым где-то в дальнем углу, возле холодного хребта батареи, между съехавшей набок стопкой древних ветхих журналов, вешалками от одежды и ворохом ее же, сваленной в беспорядке у стены. Куда я целенаправленно и иду, скинув куртку прямо на пол.

Промежутки между металлическими полосками жалюзи на окнах пятнают росчерки светло-голубого, похожего на лунный, света, распадающегося тенями на вытоптанном сером ковре возле дивана. Ночные фонари живут своей жизнью.

Так мне иногда кажется.

Перетекая из движения в движение, я замечаю краем глаза, как остановившаяся в нескольких шагах позади Дина цепко смотрит на него, несмело потянувшись серебристому сиянию навстречу, и мне опять становится страшно. Но, может, ей просто нравится сияние фонарей. Свет, снег, снежинки — как тогда, у моста?

— Это похоже на нитки, — неожиданно произносит она, глядя все в тот же располосованный светом прямоугольник на уровне ее груди. — Как будто я вся сама окутана плотными нитями. Как коконом, который тянет, расползается в разные стороны, и получается, что либо тянет он, либо — ты, во благо, но будто отнимая что-то у других, так?..

Я вздрагиваю, услышав ее слова, на миг замерев в полудвижении на месте.

— Либо я, либо — меня. Я чувствую, сейчас «меня», но чувствую так, как будто… как будто я возвращаюсь. Что это?..

Хотелось бы мне знать…

«…Определенное значение в сфере влияния на открытие Перехода оказывают сохраненные к началу трансформации энергетические связи, образованные в материальном мире…»

Ничто не уходит безвозвратно. Несмотря на любые доводы, в мире нет — и никогда не существовало — абсолютно ничего, вырванного из контекста, чего-то, что не могло бы оставить за собой следа, напоминания, мелкой весточки для тех, кто будет после.

Наши жизни похожи на полотно: и, уходя в другие миры, каждый из нас не выпадает бусиной из общей цветной мелкой кучи — он остается дыркой в плетении там, где должен был быть его узелок, но теперь расползаются стрелками соседние нити, затрагивая окружающее. Разрушая его…

Толстый, неплотный блок тетради в простой, кожано-резиновой обложке малахитового цвета, с загнутыми, пообтертыми в стопке краями клетчатых цветных листов, наконец у меня в руках. Я листаю его, пробегая глазами страницы, в полутьме, повернувшись спиной к окну, и, минуя листы с вклинивающимися неразличимыми графиками и сочными пометками маркера на полях, с трудом продираюсь сквозь закорючки собственного почерка, наклонных букв и объеденных сокращений:

«…У каждого индивидуума, помимо непосредственной его связи с источником определения дальнейшего перерождения, остаются еще и энергетические нити влияния, накопленные в течении прошедшей жизни при взаимодействии с другими живыми объектами.

Характеристика связей определяется их активным или пассивным характером, но, в той или иной мере проявляемой силы, их неизменным свойством остается противонаправленное влияние к силам открытия Перехода…»

Душа бестелесна — это факт. Такой же факт, как и то, что по ее уходу в человеке не остается ничего, кроме материальной оболочки. Уходит главная его составляющая, его сущность, оставляя тело лишь достоянием земной материи.

Но это не так.

Потому что душу, вопреки распространенному мнению, невозможно разделить на части: ее можно только украсть — целиком и полностью. Но ты сам — только ты — можешь добровольно отдать ее по частицам: рассеяться в душах друзей, близких, родных, подарив каждому по крупице настоящего себя, своей истины, и, возможно, получив такой же ценный подарок от них самих.

И, покидая этот мир, мы вовсе не уходим из него полностью, не исчезаем без остатка, оставаясь навек лишь в живых сердцах тех, кому были дороги, и тех, кто был дорог нам. Так о какой же Смерти может вообще идти речь?..