Ловушка для папы

Сала-Ад-Дин Сагир сидел на далеко уходящем в бухту пирсе и старательно пучил глаза в темноту, пытаясь не заснуть. На гладкой, как чёрное зеркало, воде разбросала свои редкие дрожащие огоньки спящая за спиной Мелилья. К пирсам приткнулись многочисленные фелуки, шебеки, кое-где даже блестели в тусклом свете звёзд натянутой по бортам парусиной греческие скафы. Порт уснул и затих. Нельзя было спать одному только Сала-Ад-Дину. Его и поставили здесь для того, чтобы мог сообщить в случае нападения или резкого изменения погоды.

Мальчик поминутно тёр глаза, добросовестно выполняя свою работу. Нельзя было, чтобы раис узнал, что он уснул на посту. Ведь он сам его сюда устроил. А иначе в Мелилье денег не заработать. Сейчас в городе собралось множество беженцев с той стороны Гибралтара, солдат, потерпевших поражение, людей, не пожелавших предать Аллаха во имя пророка, которого неверные называют богом.

Так что Сала-Ад-Дину ещё повезло, что раис альмина, комендант порта, милостивый Фарух Рахмон-бей, оказался братом второй жены его покойного отца и привёл мальчика на пирс.

Юный караульный по-собачьи встряхнулся, и яростно начал тереть слипающиеся глаза. Нельзя спать, он звонко шлёпнул себя по щеке. Нельзя, иначе завтра останется только подобно рыночным мутасалам, сесть на корточки и поставить перед собой старую феску, оставшуюся ещё от отца. Он отнял кулаки от глаз и сон мгновенно пропал – прямо перед ним, еле слышно что-то бормоча, шла к берегу почти невидимая в полной темноте, тень. Она угадывалась лишь по силуэту, чуть более чёрному, чем южное небо, да по звуку, напоминающему недовольное бурчание старика.

Вода возле пирса заиграла волнами, тень неохотно остановилась, не доходя до мальчика каких-то десять-двадцать саженей… Раздался необычный щелчок, будто кто-то сломал в руках палку, и вдруг весь пирс оказался залит потоком мертвенно-белого, невыносимо-яркого после ночной тьмы, света. Сала-Ад-Дин непроизвольно зажмурился, перед опущенными веками побежали по кругу чёрные и белые пятна…

– Это Мелилья?

Такой голос не мог принадлежать человеку. Мальчишки часто баловались, дули через натянутую в пальцах бересту. И тогда получался такой же звук. И сейчас, будто кто-то на корабле приложил бересту к губам, и говорит. Так не могут говорить люди. Мальчик непроизвольно опустился на колени.

– Илля, я рахим Алля, – губы сами собой повторяли слова молитвы, а разум искал выход.

В голове его судорожно закрутились мысли. Чёрный бубнящий корабль, непохожий ни на что, виденное ранее. Нечеловеческий голос. Это не иначе, как шайтаны, или другие слуги иблиса. А за его спиной спящий город, а в нём где-то ничего не подозревает его родная мама, единственный близкий человек. Значит, надо сказать шайтанам, что они ошибаются. Пусть уходят. Но завтра утром всё равно ложь откроется, и тогда всё может быть только хуже…

– Да, – пустил петуха Сала-Ад-Дин.

– Рахмет, сагир, – поблагодарили из темноты.

И вдруг щелчок, и свет пропал. Вокруг мгновенно воцарилась абсолютная темнота, настолько глубокая, что мальчик непроизвольно зажмурился. Когда он вновь открыл глаза, на ровной воде всё так же поблёскивали редкие огоньки, и только далёкое, еле различимое, бормотание напоминало о том, что ещё минуту назад половину неба закрывала огромная чёрная туша нечеловеческого корабля.

Ещё через пару минут Сала-Ад-Дин и сам не был уверен, не привиделся ли ему мертвенно-белый свет, ворчащий в ночи чёрный корпус, и заданный с чудным акцентом вопрос. Когда на утренней зорьке на пирс пришла смена, мальчик ни словом не обмолвился о ночном происшествии. Да он и сам уже в нём сомневался, оправдываясь слышанной где-то фразой: «Что только ни почудится одному в темноте».

Глава 17 Тактика и стратегия отношений

Базар Феса как всегда шумел, и если прислушаться, казалось, что разговор ходил по нему волнами, то усиливая звук, то ослабляя его, будто бился о стены, как вода в фонтане. Можно было закрыть глаза, и тогда казалось, что находишься среди небывалого людского моря, пропуская через себя волны шума, украшенные мелкими барашками витиеватых восточных выражений. Бывший десятник гвардии Гранадского эмирата, а ныне базарный нищий Рашид Ахтамани-бек, прикрыл глаза и заёрзал, усаживаясь на циновке поудобнее. Он любил такие моменты, когда солнце греет полуприкрытые веки, привычный за последние месяцы человеческий гомон рождает в голове не связанные с ним воспоминания. А главное, можно спокойно посидеть.

Но, видимо, не в этот раз. Не прошло и нескольких минут блаженства, как идиллию нарушил хорошо знакомый голос.

– Раис Рашид, раис Рашид, смиренно прошу разрешения обратиться.

– Селим, мы же давно не в армии, а я не твой раис. – Не открывая глаз сказал бывший десятник. – У тебя ко мне какое-то дело? Тогда говори, как есть.

– Рашид Ахтамани, я думаю, что скоро ты опять станешь моим раисом.