Ловушка для папы

Стены кельи-кабинета были уставлены шкафами, кое-где с резными, деревянными дверками, а у двух двери были даже разделены на небольшие, в ладонь, застеклённые квадраты. И в каждом, как и полагалось в кабинете, снова бумаги.

Томазо Торквемада перекрестился на иконостас, занимающий весь угол, аккуратно снял через голову, не расстёгивая, мантилетту, и устало уселся за стол, машинальным движением отодвинув от себя тяжёлую малахитовую чернильницу с торчащим из неё очищенным почти до конца гусиным пером. Рука сама потянулась за ворот сутаны и достала его. Непозволительный для кардинала, пусть даже первого после папы в стране, подарок. Крест из королевского металла. Пальцы привычно и успокаивающе огладили великолепно отполированные бока креста, большой палец повёл по еле заметному узору. Глаза блаженно прикрылись, чтобы тут же распахнуться. Увы. Никак нельзя. Ведь в том то и дело, что первый он только после папы. И если такого нет у проклятого Борха, то и ему, верному псу божьему, не положено. Потому и носит под сутаной, не показывая. Потому и не видит никто это совершенство, хотя, видит святой Фома, как ему хочется похвастать великолепием неизвестного мастера. Как же всё-таки они так делают? Ведь дикари дикарями, вон, этот, который к священникам привязался с вечной просьбой научить слову божьему, вообще, весь в перьях, аки филин спросонья. И остальные. Одеты, прости господи, абы во что. Рубахи даже руки до конца не прикрывают. А ведь умеют! Зеркало у Изабеллы. Томазо три раза ходил специально его осматривал. Последний раз даже алмазом из перстня в уголке полосу процарапал. Точно, стекло. Но как? Никто не может ни размер такой выдержать без того, чтобы не полопалось стеклышко, ни в зеркало его превратить. Это же как ни шлифуй, всё одно, отражать прозрачное стекло не заставишь. Для этого металл нужен.

Он снова провёл пальцем по привычным и таким приятным граням креста. Нет, нужно всё-таки решиться. Как бы ни хотелось оставить дорогую диковину у себя, но, когда эта информация дойдёт до папы, ничем хорошим это не кончится. И что стоило этим дуракам подарить какой-нибудь золотой крест? Хотя, ясно же, что золотой таких чувств не вызвал бы.

Торквемада по-собачьи встрепенулся, поднялся из-за стола и достал из шкафа красивую резную шкатулку красного дерева. Аккуратно уложил проклятый подарок внутрь. Как раз, будто для него и делали. Вынул из-под стола рулон дорогущей мавританской бумаги, начал заворачивать…

Но посереди процесса вдруг остановился. А что, если… Томазо улыбнулся и щёлкнул пальцами. Спешным шагом подошёл к двери, задвинул тяжёлый засов. Затем прошёл между шкафами и исчез в потайном помещении. Долгое время в келье было пусто и тихо, наконец, Торквемада, вернулся к столу. На правую руку его была надета толстая кожаная перчатка, которой он сжимал тампон из овчинной шерсти. Левой рукой, неуклюже, он размотал упаковку. Распахнул крышку шкатулки и достал злополучный крест. Правой аккуратно смазал его тампоном и сунул обратно. Затем вновь ушёл и вскоре вернулся уже без перчатки, и продолжил заворачивать свой подарок. Через несколько минут на столе лежал аккуратный свёрток, рядом, на стуле, подложив руку под подбородок, сидел кардинал. По-хорошему, конечно, следовало подарок такого уровня отвезти в Ватикан самому. И если этого не сделать, у папы Александра VI могут возникнуть сомнения. Крайне вредные для здоровья кардинала Кастилии. Значит, следует найти причину, по которой кардинал не может покинуть свою епархию. И это… это… Он пробежал глазами бумаги на столе. Взял одну из самой грязной и неопрятной стопки. Минуту всматривался, пытаясь разобрать каракули, затем встал и рывком подошёл к двери. Дёрнул, забыв, что сам же закрыл её на засов. Открыл, высунулся…

– Бениньо! – повысив голос позвал он.

Тут же у двери материализовался монах лет тридцати, с аккуратно выбритой тонзурой, в новой, блестящей сутане, и с чётками в руке. В другой руке он держал сшитые вместе небольшие листки бумаги и одетое в дерево сарацинское графитовое писало, которое мавры называли чёрным камнем, или на их еретическом языке – карандаш. Вся поза монаха выражала готовность исполнить любое повеление.

– Бениньо, когда принесли это? – Томазо потряс неопрятной бумажной.

– Два часа тому, ваше высокопреосвященство.

– И сколько их уже?

– Две дюжины.

– То есть, по всей Андалузии кто-то убивает доминиканцев, уничтожено уже двадцать четыре отряда, а мы так ничего и не сделали?

– Ваше высокопреосвященство, по всем монастырям и инквизиям разослали указания вести себя с бережением, а также требования к магистратам об усилении охраны псов господних.

– И всё равно их режут. Видимо, господь повелит мне лично этим заняться, если другие его слуги ни на что не способны. А мне нужно отвезти в Ватикан корреспонденцию, – он чуть было не сказал «злополучный крест». – И что? Теперь бросить братьев во Христе на поругание?

Торквемада строго глянул в глаза Бениньо, и тот яростно замотал головой.