Я разыскал его племянников. Приветливые люди со светлыми воспоминаниями о человеке, чья известность относилась совсем к другому времени, о чудаковатом родственнике, шедшем по жизни своим путем и всегда пребывавшем в одинаково бодром настроении. Они с удивлением и вроде бы даже смущенно заулыбались, когда я рассказал, что энтомологам повсюду, по всему миру, известно его имя, пусть только в связи с ловушкой. В их семьях его звали Куколкой. Почему, никто толком не знает — просто ласкательное имя, из тех, какими в каждой семье всегда не прочь наделить особо своенравных родственников. Племянники с готовностью принялись искать у себя в потайных уголках и на чердаках полузабытые памятные вещицы и следы. Они предоставили мне все, что нашли. Пожелтевшие газетные вырезки, несколько писем, пачку открыток, его паспорт, фотографии. Не много.
Во всяком случае, мне удалось понять, что его звездный период пришелся на 1930-е годы. Правда, в иные дни я склонен рассматривать его жизнь как сплошной и непрерывный звездный период, поскольку, думаю, именно так видел ее он сам, но если оценивать его как человека в какой-то степени публичного, успешного в глазах других, то 1930-е годы, безусловно, выделяются.
Малез вернулся домой. Почему? Никто не знает. Его возвращение в Швецию остается столь же необъяснимым, как и то, почему он провел на Камчатке почти все 1920-е годы. Возможно, возникало слишком много бюрократических проблем. Его сохранившаяся советская трудовая книжка выдана в 1929 году. Она полна штампов и таинственных записей, а среди чердачных находок имеются также две потрепанные, но читаемые справки, детально регламентировавшие отлов соболя, за счет чего он временами жил. Я прекрасно представляю себе, что Малез, или "гражданин М.", как его именовали в документах, был не слишком доволен тем, что Управление сельского хозяйства Камчатской области связывало его по рукам и ногам. Он бросил свою затею и навсегда покинул тундру. Возможно, он просто уже сделал там то, что хотел.
После нескольких месяцев интенсивной охоты на перепончатокрылых под Владивостоком летом 1930 года Малез отправился на поезде в Стокгольм.
Откуда он брал средства к существованию в последующие годы, неизвестно, но есть основания предполагать, что он жил на наследство в сочетании с гонорарами за лекции, стипендиями и грантами на личные исследования, в частности от Академии наук. Только в 1938 году он устраивается на постоянную должность в энтомологический отдел Государственного музея естественной истории. И работает там до 1958 года. Впрочем, не будем опережать события. Сперва о карьере. Она оказалось блистательной.
Малез был прежде всего собирателем — в этом нет никаких сомнений. Он обладал необходимой фантазией и главное — упорством, неиссякаемой энергией. Но в отличие от многих других талантливых собирателей, оказывался также деятельным, умелым и напористым, когда дело доходило до научной обработки улова. В профессиональные журналы бурным потоком хлынули педантичные статьи о таксономии настоящих пилильщиков, а уже в 1931 году вышла первая часть его до сих пор не утратившей актуальности таблицы для определения их видов, имеющихся в Швеции.
В это же время, в 1933 году, он женился на Эббе Сёдерхелль — учительнице, преподававшей биологию и основы религии в школе на острове Лидингё. И тот факт, что он назвал ее именем перепончатокрылое из Бирмы, надо не считать случайностью, а истолковывать в соответствии с принятым среди энтомологов обычаем — как любовь.
Есть, правда, такие, кто утверждает, будто до этого наш герой успел побывать в еще одном фиктивном браке — с писательницей Ви-ви Лорент. Однако несмотря на то, что я весьма старательно исследовал этот вопрос, мне удалось обнаружить лишь свидетельства того, что они были очень хорошими друзьями. Честно говоря, я думаю, что тут мы имеем дело с ходившим среди родственников слухами, которые с годами стали по инерции считаться свершившимся фактом. Возможно, слух пустил сам Рене. Меня бы это не удивило. В принципе, они