Ловушка у Чилганьи

Состояние непонятное. Я уже совершенно не думаю о спасаемой мною рыбе, да и никакого зла на браконьеров нет. Более того, проклинаю себя, что связался со всем этим, и только необходимость довести начатое до конца удерживает меня возле проток.

Выбираюсь на берег и снова бегу к первой протоке. Так и есть — проплыв метров пятьдесят, сеть зацепилась за камень и застряла. Вода клокочет, плещет через верх, но сорвать сеть не может. Рискуя затупить топор о камень, разрезаю зацепившиеся ячейки и провожаю снасть до самого плеса. Там оглядываюсь в последний раз и ныряю в спасительную густоту деревьев.

Чуть отдышавшись, стаскиваю сапог, выливаю из него воду и выкручиваю носок. Смотрю, где бы присесть обуться, и вдруг замечаю свежую медвежью покопку. Рядом отпечаток широкой лапы. Отдираю от валежины кусок коры, перекладываю на него оставленную у покопки медвежью кучу и, прикрываясь деревьями, возвращаюсь к протоке. Вываливаю медвежий помет на песок, оставляю рядом с ним цепочку медвежью следов. Это очень просто. Вдавил ладонь с одной стороны, затем чуть поглубже с другой, отпечатал по краю веер из пяти пальцев, дорисовал прутиком когти, и готово. Если между оттисками ладони останется небольшой валик, тогда не отличит и опытный охотник. Впопыхах поставил аж шесть пальцев. Пришлось один упразднить. Хорошо, вовремя заметил излишек, а не то вогнал бы народ в сомнение.

Мамашкин

Возвратившись к палатке, решил прежде всего загородиться от медведя. Он и вправду гуляет, где ему вздумается. Выйдешь ночью и сунешься прямо в лапы. Хотел бежать за проволокой к лесозаготовительному участку да вспомнил, что в спрятанной вместе с икрой и рыбой браконьерской снасти были длинные капроновые веревки, и побрел через перекат. Моя утайка осталась нетронутой, только в одном месте листья чуть сползли и обнажили кусок тонкой дели. Я растянул сеть между лиственницами и, кромсая ячейки, принялся освобождать вплетенную в них веревку.

Наконец выпутал ее, забросал обрывки сети листьями и, возвратившись к палатке, принялся ладить вокруг загородку.

А ночью я поймал топь. Желтогубая рыбина клюнула сразу, лишь только хорошо стемнело, и принялась требовательно звякать привязанной к леске консервной банкой. Дернула пару раз и пошла к берегу словно бревно.

Медведь все же явился на рассвете. Спокойно так дошел до натянутой вокруг моего лагеря веревки, чуть потоптался и направился в обход. На росной траве хорошо виден оставленный им след. Вот медведь обогнул валежину, перебрался через оставленную весенним ручьем канаву и… нырнул под веревку. Дальше след протянулся мимо горелого пня, ямы, на дне которой лежали картофельные очистки, десяток рыбьих голов и остатки вчерашней ухи, обогнул кострище и снова нырнул под веревку.

От палатки медведь прошел совсем близко. Но тем не менее не видно, чтобы он останавливался или хотя бы притишил ход, — словно никакой палатки здесь и не было. Не задержался он и возле ямы с рыбьими головами.

Я прошел до излучины реки, но не увидел ни одного отпечатка, а когда возвращался к палатке, в низовьях реки грохнул выстрел. Через мгновение выстрел повторился, и сразу же я услышал вой двигателя.

Сбрасываю куртку и бегу навстречу: это наши приехали и ищут меня. В полукилометре от палатки вырубка упирается в заросший водорослями глубокий ручей. Поперек него лежит несколько подмытых водой лиственниц, но все они тонковаты, и, чтобы перебраться на другой берег, приходится отворачивать в сторону. Наконец отыскиваю перекат и выхожу на совершенно незнакомую мне лесовозную дорогу.

Деревья вокруг не тронуты топором и пилой, порой их вершины смыкаются над головой, образуя сплошной шатер. Несколько раз встречались сваленные у обочины штабеля бревен. На осклизлых стволах поднялись полоски древесных грибов, из узких трещин выглядывают стебельки пожелтевшей травы. В глубокой ложбине лежит перевернутая вверх дном тракторная тележка. Из четырех колес осталось только одно, да и на том резина ободрана до самой ступицы. Зато хорошо сохранилась табличка с надписью: «Прицеп ХР 31–20».

Скоро дорога вышла на широкую протоку. Весной вода заливала ее от края до края, на прибрежных кустах висят клочья принесенной половодьем травы и прочего лесного хлама. Сейчас везде только выбеленные солнцем камни да редкие кустики иван-чая вдоль берега. Нигде даже маленькой лужицы.

По ту сторону протоки краснеет густой высокий тальник. Кое-где из его зарослей пробиваются пожелтевшие к осени вершины стройных топольков. Я неосторожно ступил на камни, они громыхнули, и тотчас из тальников выметнулся лось. Большой, черно-бурый, с длинной серьгой и разложистыми рогами. Он промчался вдоль протоки и скрылся за излучиной. Лось был так близко, что я успел разглядеть комочки земли на его рогах и приставшие к ней травинки.