Ловушка у Чилганьи

Во мне уже поселилось сомнение: были ли выстрелы вообще, потом стало казаться, что дорога слишком далеко ушла от реки и я разминусь с приехавшими ко мне людьми, как вдруг прямо перед собой увидел трактор с прицепленной к нему тележкой. Трактор стоял на краю широкой вырубки, почти уткнувшись радиатором в высокий черный пень. Двигатель молчал, людей не видно.

— Алло, народ! Живой кто есть?

Тотчас из-за зеленеющего у дороги куста стланика выглянул Николай Мамашкин, или попросту Коля-Пузо. Высокий толстый мужик с отвислыми щеками и хохолком седых волос на голове. У нас в совхозе он появился лет пять назад, занял стоящий на краю поселка дом и сразу стал обживаться. Всего за одну зиму он выстроил теплицу, свинарник и небольшую звероферму на три десятка голубых песцов.

Самое интересное, что при всей загруженности он увлекался фотографией и участвовал во всех шахматных турнирах местного значения. Рассказывали, что однажды в половодье Коля-Пузо возвращался со второго отделения на своем «Кальмаре» и, переезжая реку, попал в такую яму, что над водой осталась одна крыша. В кабине у Мамашкина были ружье, магнитофон, фотоаппарат, а он посидел на крыше, нырнул в воду, пробрался в кабину и вынес… шахматы. Его ищут, думают, живой или нет, а Коля сидит себе на «Кальмаре» и разбирает какой-то этюд.

Первый год после приезда в совхоз он слесарил в гараже, потом перебрался к нам в полеводческую бригаду. Я часто встречался с Мамашкиным, когда дежурил на Лиственничных покосах. Он угощал меня салом своего приготовления и играл в шахматы, давая форы в две ладьи и коня…

Мамашкин внимательно посмотрел на меня, словно никак не мог признать, оглянулся и только потом шагнул навстречу:

— Привет! Ты один?

Я удивленно уставился на Мамашкина:

— А с кем же мне быть? Шурыга где?

Мамашкин огладил седой хохолок, смахнул с лица приставшую паутинку и кивнул себе за спину:

— Там, в совхозе. Где же ему еще быть? Ты рыбинспектора не встречал? Гляжу, след на дороге свежий, а куда проехали — не пойму.

— Вчера утром здесь был. Накрыл одних с рыбой и повез в поселок. Обещал дня через три подбросить свежего хлеба. А зачем он тебе?

Мамашкин опустился на обочину, минуту помолчал, затем произнес с нарочитой безразличностью:

— Да так, интересуюсь. Мы еще вчера выехали, сунулись через Ульбуку и засели. Почти до утра камни ворочали. У тебя как с мясом?

— Нормально. Банок двадцать осталось. Правда, одна свинина, но есть можно.

Мамашкин хлопнул себя по объемистому животу и дурашливо запел:

Все знают, что консервы
Вам действуют на нервы,
Консервы не по вкусу королю.
Но эти куропатки не полуфабрикатки,
Возьмите их, примите их, держите их, молю!

— А Шурыга почему не приехал? Он же обещал.

Мамашкин осклабился:

— Господи, грудные младенцы! «Шурыга обещал». Да его еще в мехзвене Свистуном дразнили. Это же такой темнило, он тебе на уши чего угодно навешает, только слушай. Скажи спасибо, что мне дрова нужны. В два счета Федьку погрузил и сюда.

— А где он?

— Федька-то? Здесь, в распадке, мясо куркует. Представляешь, только в лощину спустились — лосиха. Федька хотел вылезать, а я прямо из кабины — хлесь! И готово! — Мамашкин щелкнул пальцами, прикрыл глаза и повторил радостно: — Хлесь, и готово! — Оттолкнулся обеими руками от земли и скомандовал: — Айда к Федьке, а то он подумает, что меня уже повязали…

Федор сидел на штабеле тонкомера у бежавшего по ущелью ручья и поглядывал на вершины нависших над ним скал. Он равнодушно пожал мне руку.

— Где мясо? — спросил Мамашкин.

— Там, — кивнул Федор в сторону желтеющих у скал зарослей ерника. — Шесть мешков получилось, да еще шкура.

Выстрелы прозвучали какой-то час назад, я ожидал увидеть гору мяса, кишки и все такое, а здесь уже и руки помыли. Говорю об этом Мамашкину, тот смеется:

— Ну ты даешь. В тайге же мы, браток. Здесь рассусоливать не приходится. Да и опыт кое-какой есть. Я тебе с живого песца шкуру в момент сниму, он еще гавкнет пару раз, только потом сдохнет. — Мамашкин пнул подвернувшуюся под ноги ветку и распорядился: — Вы здесь костер расшаманьте, а я пока «Кальмар» подгоню, да будем завтракать. Сегодня мы герои — и на хлеб заработали, и на маслице.

Федор восхищенно посмотрел вслед Мамашкину:

— Вот это мужик! Генерал. На три метра под землей видит.

Я припугнул Федора:

— А ты не боишься, что вас поймают? За лося ведь такого насчитают!

— С ним? — удивленно спросил Федор. — Ни за что! Я же говорю, мужик жить умеет. Ты у него дома не был. Магнитофон японский — «сони» называется, телевизор вполстены, фотообои — дуб, а под ним настоящая скамейка. И не крохоборится. Ты в Фонд мира сколько сдал?

— Не помню, Шурыга записывал. Кажется, десятку.