Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней

Когда в 1949 г. Западная Германия получила наконец свою конституцию, последняя тоже была своего рода уловкой. Она представляла собой сдерживающее соглашение – или «основной закон», – который должен был определять основные правила для этого искусственного государства, пока оно не будет восстановлено в качестве части единой Германии. Липпман высмеял мысль, будто западные немцы удовлетворятся чем-то, что называлось демократией, но на самом деле лишь имитировало ее способность принимать значимые решения о будущем. Западным немцам предложили безопасность в обмен на способность контролировать собственную судьбу, а потому казалось, что последняя отложена на неопределенное время. Липпман был уверен в том, что такой порядок долго не продержится. Если бы немцам дали хоть какой-то реальный шанс, они наверняка схватились бы за свою демократическую судьбу. Если же им отказывали в этом выборе, они должны были понять, что это не настоящая демократия.

Липпман ошибся. Этот порядок закрепился. Тот факт, что он был построен на отложенном обещании, не означал, что он неприемлем. Его просто было трудно представить. Внешний облик западногерманской демократии – как временного решения – скрывал внутреннюю реальность, которой было суждено остаться надолго. Раймон Арон думал, что Липпман попал в ловушку, заставляющую думать, будто истина политики лежит на поверхности событий. Его полная неспособность понять то, с чем немцы смирятся, а с чем – нет, стала, как писал Арон, «уроком осторожности всем тем, кто готов взяться за неблагодарную задачу реагирования на события и определения их значения до того, как проявились их последствия» [Aron, 1990, р. 184; Арон, 2002]. Арон видел в ней предостережение всем журналистам, включая себя: никогда не искушайте судьбу. Или, поскольку любой журналист должен постоянно искушать судьбу, не думайте, что это сойдет вам с рук.

По мысли Арона, выживание западногерманской демократии всего лишь показало невозможность понять предназначение демократии. Оно была тайной, но это не значит, что оно – сплошной обман. Архитекторы конституции Западной Германии, включая ее первого канцлера Конрада Аденауэра, полагали, что разделение Германии будет подорвано, как только его официально признают. Поэтому, отвергая его в принципе, они помогли поддержать его на практике. «Единственная истина, доступная объективному пониманию, – писал Арон, – состоит в признании этих противоречий. И если в этом хаосе присутствует Провидение, оно от нас ускользает» [Aron, 2002, р. 159]. Многие, включая Жана-Поля Сартра, обвиняли Арона в фатализме. Но Арон считал, чтобы избежать фатализма, нужно вообще не иметь никаких иллюзий.

Западногерманская демократия была включена в еще одну придуманную на ходу структуру – франко-германский союз. После недавних событий французы могли ощущать себя в безопасности по соседству с немецкой демократией только в том случае, если держали ее под присмотром. Аденауэр был рад подыграть; его концепция предполагала, что наиболее безопасное будущее уготовано Западной Германии в том случае, если она станет частью западноевропейской федерации. Однако этот союз не был четко определенным политическим проектом. Он тоже был рядом конъюнктурных экономических соглашений, которые должны были упростить реализацию плана Маршалла, поддержать рост европейских экономик и отсрочить важные политические решения на максимальный срок. Западноевропейскую демократию не просили взять судьбу в свои руки, да этого от нее и не ждали. Ее просто подбадривали, чтобы она сама нащупала свой путь в будущее[44]. Никто не ждал момента истины, боясь того, какой ущерб он может причинить.

Одна из причин для отсрочки момента истины состояла в том, что французская демократия в этот период была совершенно не похожа на немецкую. Франция пошла по пути плебисцита, приняв конституцию новой (Четвертой) республики: она выбрала представителей в конституционное собрание, чьи предложения должны были быть представлены народу на референдуме. Принятая в итоге конституция была в высшей степени демократичной, в том смысле, что в ней попытались свести воедино максимальное число разных интересов. При этой конституции Франция в 1948–1958 гг. сменит 20 разных правительств, тогда как в Западной Германии в тот же период было всего лишь одно правительство. Ордолиберализм, возможно, хорош для стабилизации демократии, однако сложно заставить новообразованные демократии выбрать его.

Италия пошла по пути Франции, т. е. по пути демократического конституционного собрания, примерно с теми же результатами. В 1948 г. общие выборы в Италии показали реальную возможность того, что голоса получат коммунисты и сформируют правительство, исполнив тем самым одно из заветных желаний Сталина. В конечном счете американские деньги и пропаганда Ватикана обеспечили победу христианским демократам. Итальянская демократия не была устойчивой; в период 1948–1958 гг. она сменила семь премьер-министров. Но она была в безопасности.