Ложится мгла на старые ступени

— Я и не ставлю цель показать эволюцию героя и проч. Я бы хотел хоть чуть-чуть показать ту Россию, ту ее толщу, которую не описали эмигранты, потому что уехали, и не изобразили советские писатели, потому что было нельзя.

Л.: — Пока я чувствую: есть объект — Россия. И он — в центре. <…> Сюжета — не надо. Он будет складываться из смены тональностей в главах, которая у тебя уже есть, это как набегающие волны, похожие — но разные. И эта стихия совершенно особого, твоего юмора, который все объединяет.

— Для меня это оказалось большой неожиданностью, когда в Сеуле физики из ФИАН’а, которым я прочел две-три главы, сказали, что главное у меня — юмор.

— Меня это не удивляет. Тебе и стараться не надо. Половина того, что ты вообще говоришь, — смешно. «Держись, Алёша»[46] — всё в этом роде.

Герой твой — пунктир. Как только начнешь оплотнять, приделывать руки и ноги — они проткнут полотно[47]. <…>

— Мне все кажется, что материал этот мало кому интересен. Многое отсекаю.

— И зря, и зря! В этом — главный интерес. Ты недаром вчера упомянул «Детские годы Багрова-внука». Все жили в имениях и ездили по степи, а написал об этом только Аксаков! Люди любят обстоятельное описание неприхотливых обстоятельств, бескорыстное описание простых событий и действий. В твоих устных рассказах об этом уже содержался нужный ракурс. Это покорит всех. Твой роман будет бестселлер! О чем сейчас пишут — мафия, выстрелы, секс. У тебя — возврат к нормальным ценностям. И, конечно, фигура деда. Он заменит Хоря и Калиныча и Платона Каратаева.

— Эк куда метнула.

— А что? Это будет новый герой. Во всяком случае в русской литературе XX века такого не было — уж мне-то ты поверь.

* * *

Женя говорит тоже в этом роде — хотя подробно еще не беседовали. <…>

15 января. Живу на даче; снег, тишина, одиночество. Приходят собаки — Динка и Тося — 3-месячный щенок московской сторожевой, ростом со взрослого пса и с ухватками ребенка. <…>

16 января. Снилась бедная моя Клава — как все умершие, живою. Будто похудела и стала похожа на себя-семиклассницу, в которую я влюбился. Обнял ее при всех. Понятно, почему про то, что похудела, — наложилась ее предсмертная болезнь, которую она запустила. Почему она — самая здоровая, жизнелюбивая — ушла первой из нас?..

17 января. Приезжали Л. и Женечка; катались втроем на лыжах по снежному лесу 2 часа.

8 февраля. Хватит ли художественной и нервной силы описать любовь мою к старой России и ненависть к тем, кто ее разрушил и топтал столько лет?..

13 февраля. Л.: — Женя [Тоддес] говорит: в твоем романе — какая-то странная увлекательность. Никаких событий, ничего, — а катится, увлекает. <…>

— А что скажет неэлитный читатель?

— За широкого читателя я спокойна. Зощенко нравился не только эстетам, а тому самому пролетарию — обывателю, которого он изображал.

16 февраля. Как всегда, расписался под самый конец. Но надо уезжать от сосен, от снега, от солнца.

6 марта. В Сеуле, как и в прошлый раз, неожиданности: расписание таково, что занят пять дней! <…>

11 марта. Занят учебными делами по горло. Прозы со дня приезда — ни строки <…>.

2 июля. 25 июня прилетел из Сеула, а 26 с Л. уже приехали на дачу. <…> Обновленный дом прекрасен. <…> Ходили на водохранилище. Остальные дни — с 7 утра и до темноты, не разгибаясь, на участке: прополка, покраска полов, наступление на болото, колка дров и т. п. <…>

4 сентября. 1-го прилетел в Сеул. <…> Перед отъездом Л. и Женя Тоддес прочли «Отважный пилот Гастелло», «Прекрасное есть революция» и «Приобретенные признаки…» Обоим больше всего понравился «Гастелло» и меньше всего — «Признаки», где чувствуется тенденция и заданность. (Видимо, так ненавижу Лысенку, что это перетекло в текст). Женя советует чем-то разбавить. <…> Женя не имел никаких стилистических возражений, сказал, что рука стала тверда <…>.

26 сентября. Вывели на принтере главу «Мама» — 20 стр.! А уже и без нее есть страниц 320—30. А впереди еще не менее 6–7 глав. Это что же — будет 500 стр. — около 20 листов?.. Затевая это безумное предприятие, я рассчитывал листов на 10–12!..

9 октября. Прозу удалось пописать только во время Чусока, здешнего праздника, когда все затихло, все разъехались и не было занятий; за два дня написал около 30 стр. главы «Вольф Мессинг, граф Шереметев и другие». Все остальное время уходит на подготовку комментария по медленному чтению.

6 ноября. Дописал вчера главу «Отец» — сложную для меня (идея раздвоения человека, все понимающего, но вынужденного функционировать, хоть и в слабой степени, в Системе).