Ложное впечатление. Подсолнух. Две девочки в синем. Марли и я

Конор Ричард Гроган появился на свет 10 октября 1993 года. Я был так счастлив, что не сразу сообразил: и на этот раз нам не удалось насладиться роскошными родительскими люкс-апартаментами! Не до того было — ведь еще немного, и Дженни родила бы на стоянке возле больницы!

Казалось бы, можно ли быть счастливее? И действительно, это были счастливейшие дни нашей жизни. Теперь у нас было два сына с разницей всего в семнадцать месяцев — новорожденный младенец и карапуз, делающий первые шаги. Ничто не может сравниться с той радостью, которую доставляли нам Патрик и Конор. И все же какие-то тучи сгущались над нами — особенно над Дженни. Казалось, несколько недель вынужденного бездействия оставили на ней тяжелый след. Большую часть времени она была бодра, энергична и прекрасно справлялась со своими нелегкими обязанностями; но порой без причин мрачнела и замыкалась в себе. Эти перепады настроения могли длиться несколько дней. Оба мы очень уставали и почти не спали. Патрик по-прежнему будил нас минимум один раз за ночь, а Конор — еще несколько раз. Нам редко случалось проспать хотя бы два часа подряд: дети будили нас плачем, и мы, словно зомби, в полусне брели к сыновьям.

В довершение всех этих проблем нас очень беспокоило здоровье младшего сына. У Конора, который и без того родился недоношенным и очень маленьким, обнаружились проблемы с пищеварением. Когда Дженни давала ему грудь, он жадно сосал, а затем одним махом срыгивал все, что успел проглотить. Врачи говорили нам, что средств против этого не существует — нужно ждать, со временем это пройдет само и Конор начнет набирать вес. Так оно и вышло; но четыре долгих месяца нас снедала тревога. Дженни почти беспрерывно кормила Конора — а затем беспомощно смотрела, как он отрыгивает пищу.

— Наверное, я плохая мать, — говорила она. — Не могу даже накормить ребенка!

В эти дни она стала очень раздражительна; малейший непорядок — скажем, крошки на столе или открытая дверца буфета — выводил ее из себя.

К счастью, Дженни никогда не срывала свое раздражение на детях. К ним она относилась с бесконечным терпением и заботой. Все грозы обрушивались на мою голову, а еще чаще — на голову Марли. С ним она не стеснялась. Каждое его прегрешение (а грешил Марли часто и помногу) вызывало у нее взрывы ярости. Но Марли все было как с гуся вода: он продолжал жить так, как ему нравилось. В честь рождения Конора я купил цветущий куст и посадил его в саду: в тот же день Марли выкопал его и изжевал. Однажды он сбежал из дому и вернулся с женскими трусиками в зубах.

Несмотря на успокоительное, страх Марли перед громкими звуками усиливался с каждым днем. Его вгонял в панику даже шум воды в душевой. При малейшем шуме он бросался к нам и обильно орошал нашу одежду слюной. Если нас не было, пытался сбежать, подкапываясь под дверь, причем ни линолеум, ни бетонные полы его не останавливали. Дженни злилась на нас обоих; в результате я начал покрывать его фокусы. Найдя изжеванный ботинок, я прятал следы преступления, чтобы их не обнаружила Дженни.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил, что мы дошли до предела. Открыв дверь, я увидел, как Дженни бьет Марли. Истерически рыдая, она со всей силы осыпала его ударами.

— Зачем? Ну зачем ты это делаешь? — вопила она. — Объясни, какого черта ты все портишь?

Что он натворил на этот раз, я понял сразу: на полу посреди комнаты валялась разодранная в клочья диванная подушка. Марли стоял, опустив голову, словно пережидал ураган. Он не вырывался, не пытался убежать, не сопротивлялся.

— Эй! Эй! — закричал я, схватив Дженни за руки. — Ну-ка прекрати! Прекрати сейчас же!

Я вклинился между ней и Марли и развернул ее лицом к себе. В этот миг Дженни показалась мне чужой. Лицо знакомое, но выражение… Я не узнавал свою жену.

— Убери его отсюда, — сказала она монотонным, невыразительным голосом. — Убери его сейчас же.

— Хорошо, хорошо, — отвечал я, — я его уведу, только успокойся.

— Уведи куда хочешь, и чтобы больше я его не видела! — потребовала она все тем же мертвым голосом.

Я открыл входную дверь, и Марли радостно выбежал наружу. Когда я повернулся, чтобы взять со стола поводок, Дженни добавила:

— Я серьезно. Этого пса в нашем доме больше не будет.

— Да ладно! — воскликнул я. — Ты же не всерьез!

— Я всерьез, — ответила она. — Или ты найдешь ему новый дом, или это сделаю я.

Нет, не может Дженни говорить это всерьез! Она же обожает Марли, несмотря на его хулиганские замашки. Она просто очень устала и расстроена; надо дать ей успокоиться. Она передумает, обязательно передумает! Так я тогда думал.

Не сказав больше ни слова, я вышел за дверь. Марли радостно скакал по двору: как видно, трепка Дженни ему не повредила. Я знал, что она даже не сделала ему больно. Во время наших игр мне случалось давать ему тумаки гораздо сильнее, и ему это нравилось — он прыгал вокруг меня, прося еще.

Выйдя на улицу, я надел на него поводок и приказал:

— Сидеть!

Марли послушно сел. Об инциденте с Дженни он, как видно, уже забыл; я от души надеялся, что и она о нем забыла.