Ложные надежды

— Я не говорила, что она ничего мне не рассказывала. Наоборот, рассказывала многое из того, что знать мне совершенно не хотелось. И эту проблему я решила очень кардинально: перестала её слушать, — в её улыбке боль, тоска, сожаление. А в голубых глазах плещется ненависть, однажды уже подтолкнувшая её к желанию получить незаслуженное наказание. — Так что я правда ничего не знаю.

— Любые отрывки разговоров. Имена. Хоть что-то, что могло бы дать нам зацепки, потому что сейчас мы не знаем, куда копать дальше. Я уверен, что ты сможешь что-нибудь вспомнить, Маша. Иначе всё это, — он указывает взглядом на сваленные в кучу на краю стола листы с анализируемыми ею цифрами, — становится бессмысленной тратой времени.

Умом-то я понимаю, что Глеб прав, и тоже уверен, что Маша может дать нам намного больше, чем сама думает. Но желание схватить её в охапку и утащить отсюда как можно дальше напрочь застилает мозги, заливает глаза болезненно пульсирующей в венах кровью и сжимает мои пальцы в кулаки до хруста в костяшках.

— Она говорила, что влюбилась.

Лицо Глеба дёргается, почти складываясь в усмешку, и я с разочарованием понимаю, что отреагировал на это бредовое заявление ничуть не сдержаннее него. Маша наблюдает за нами с явно нарастающей злостью, обхватывает кружку с кофе сразу обеими ладонями и старается, очень старается не сорваться.

Слышать слово «любовь», когда речь заходит о Ксюше, кажется раздражающе-забавным. Потому что она так жестоко обошлась с собственной сестрой, спокойно потопталась по моим чувствам, без стеснения выставляла себя на продажу, как лот на аукционе: кто больше заплатит, тот и будет трахать. Удивительно, что в сердце настолько беспринципной, законченной эгоистки, смогло найтись место для любви.

— Это звучало много раз. Я так поняла, что у них было не всё гладко…

— Она называла имя? — Маша отрицательно машет головой, и мы с Глебом, не сговариваясь, переглядываемся. — Рассказывала что-нибудь о нём?

— Про тяжёлый характер, что они ругались несколько раз, вроде расходились даже. Из имён она часто упоминала Тимура, ещё какого-то Роберта.

— Роберт это старший брат Тимура, от первого брака Байрамова.

— Несколько раз звучал Ян. Но это было, кажется, года за полтора до её смерти.

— Ян? — переспрашивает Глеб, и тут же обращается уже ко мне: — Думаешь, это сын Валайтиса?

— Наверняка, — отзываюсь неохотно, а взглядом всё тянусь к ней, только к ней одной. Почему-то именно сейчас, от воспоминаний о прижимавшемся ко мне беззащитном, уязвимом, полностью оголённом-открытом теле, я трепещу и почти задыхаюсь от восторга, запоздало осознавая, насколько много значил этот жест не для неё, нет, — для нас.

И хочется по-настоящему оставить все эти разборки, расследования, попытки занять самое сладкое место под солнцем. Просто быть с ней, по-нормальному. Жить, как все обычные люди. Обрести семью, которой никогда не имел.

— Роберт, по слухам, тоже активно поддерживает Валайтиса. Илья говорил, что отец из-за этого им очень недоволен, — собираясь с мыслями, пытаюсь уловить издевательски убегающую от меня яркую нить разговора. — Получается, Ксюша засветилась по обе стороны баррикад…

— То есть в ваших «элитных» кругах нельзя трахаться с приверженцами разных политических взглядов? — едко интересуется Маша и с искренним любопытством во взгляде смотрит то на меня, то на сдерживающего улыбку Глеба.

— Нежелательно, — выбираю самую расплывчатую формулировку, чтобы не вдаваться в подробности того, что те самые «политические взгляды» на самом деле являются огромными и могущественными силами, которые делят не просто компанию, рынок или место где-нибудь в Кремле. Они сражаются за контроль над целой страной, а потому любого неугодного сотрут в порошок, не задумываясь.

— Приму к сведению, — хмыкает она, без стеснения приманивая изящным пальчиком мою ревность, мгновенно проснувшуюся и вставшую на дыбы. Знаю, что провоцирует, знаю, что насмехается, знаю, что это пустые слова, но всё равно ведусь, как идиот, и только рычать от злости не начинаю.

Считал себя рассудительным и выдержанным? Смеялся над чужими нелепыми собственническими порывами и почти унизительной зависимостью от чьей-то пизды? Получай, Кирилл. Распишись за доставленный тебе прямо на руки пиздец.

— Больше Ксюша никого не называла? — с надеждой в голосе уточняет Измайлов.

— В последние год-два до смерти — нет. Она… жаловалась. Как я поняла, с тем самым мужчиной они не афишировали свою связь, хотя она хотела. То ли он просто был против, то ли нельзя было по каким-то причинам.

— С Тимуром они никогда не скрывались, его кандидатуру можно отбросить. Под категорию «не хотел афишировать» подойдёт Роберт, под «нельзя» наверняка Валайтис со статусом своего отца. Хотя… вспоминая то, что этот Ян вытворял до того, как его опять сослали из Москвы, ему как раз вообще всё можно.