Ложные надежды

— Вот именно, что его сослали. Если я ничего не путаю, во время смерти Ксюши его здесь не было. Да и непонятно, каким боком он мог быть причастен к краже денег, — резонно замечаю я, — остаётся только Роберт. Он идеально вписывается по всем заданным параметрам.

Говорю бодро и уверенно, но в то же время совершенно не верю собственным словам. Это — лишь попытка прикрыть нашу беспомощность, сделать вид, будто мы движемся вперёд, а не уныло топчемся на месте день ото дня, тыкаемся носом в одно и то же препятствие, как слепые котята.

Задачку решить легче лёгкого, когда она подчиняется каким-то правилам и законам. Поведение же и образ мышления Ксюши точно не подчинялись логике и, как оказывается, не всегда укладывались даже в плоскость исключительно финансовой выгоды. Как же теперь, по прошествии стольких лет, попытаться угадать, во что именно она умудрилась ввязаться?

— Она лежала в какой-то больнице, — вдруг выдаёт Маша, и мы с Измайловым синхронно дёргаемся, разворачиваемся в её сторону и обращаемся в слух. — Летом, в июле или августе, получается как раз меньше года до смерти. Во время разговора я услышала на заднем фоне, как медсестра принесла обед и говорила ей про капельницу. И Ксюша тогда сказала, что ОН уже вечером заберёт её домой.

— У меня нет информации о том, что она попадала в больницу, — в глазах Глеба вспыхивают огоньки предвкушения, но взгляд, брошенный в мою строну, всё равно выражает вину. Я же ничуть не сомневаюсь в его профессиональных качествах, из чего следует только один вывод: Ксюшу действительно хорошо и умело прятали.

— Когда она звонила, мы как раз ждали скорую помощь, бабушке стало плохо с сердцем. Если получится поднять этот вызов, то можно узнать точную дату, когда Ксюшу выписывали из больницы.

— Не звучало больше ничего, что дало бы хоть какой-то намёк, что именно с ней было?

— Нет, — роняет Маша, задумчиво-отрешённым взглядом упираясь в одну несуществующую точку в стене, а потом добавляет заторможенно, чуть запинаясь: — Она была сильно расстроена. Рассеяна. Бабушка попросила тоже поговорить с ней, но Ксюша ответила, что не хочет, и отключилась. Обычно… она не вела себя таким образом. И после этого случая всё опять стало как прежде.

— Ищи, — бросаю Глебу, уже продумывая те слова, что буду говорить ей, когда он уйдёт. О том, что она имела право злиться, обижаться, игнорировать сестру, которая вспоминала о ней исключительно в моменты своей слабости и боли и никогда — в моменты счастья. О том, что мы никогда не можем предугадать последствия своих решений и то, как они скажутся на окружающих нас людях. О том, что Ксюша, в отличие от неё, хорошо понимала, с какими силами затеяла игру.

Но когда мы снова остаёмся наедине, я подхожу к Маше, словно ни разу не пошевелившейся за последние десять минут, решительно разворачиваю её стул и присаживаюсь перед ней на корточки, заглядывая сразу в глаза. А там, среди прозрачных толщ арктического льда, нет ничего: сплошная холодная пустота, уже не искрящаяся бликами под солнечными лучами.

— Это была её жизнь, — говорит она мне, но кажется, что просто повторяет себе, чтобы к десятому, сотому, тысячному разу всё же поверить в эту спасительную мантру.

Пальцы по старой привычке так и мусолят изрядно измятую за день пачку сигарет.

* * *

Она замирает на мгновение, увидев меня на заднем сидении заказанного такси, бросает быстрый взгляд себе за спину — наверняка, чтобы убедиться, что никто из её коллег не сможет меня увидеть, — и быстро ныряет внутрь, слишком сильно хлопая дверью.

— Извините, — говорит водителю сдержанно и косится на меня недоумённо-возмущённо, принципиально соблюдая между нами приличную дистанцию. Это раздражает. Забавляет. И, признаться честно, очень мне нравится.

Безумно возбуждает смотреть на эту хладнокровную, циничную стерву, при любой возможности одаривающую окружающих презрением, а потом ебать её до выступающих слёз, сбитого дыхания и лихорадочного шёпота моего имени, до трясущегося от наслаждения тела. Безумно нравится, как она усердно возводит вокруг себя стены, выкладывает их по маленьким кирпичикам, чтобы потом снести одним порывом, одним шагом навстречу, одним прикосновением тонких пальцев к исцарапанным её же ногтями груди и плечам.

Хотелось бы думать, что я её приручил, но это не так: лишь прикормил и приласкал, втёрся в доверие, на время усыпил бдительность. И стараюсь не забывать, что стоит лишь внезапно взыграть природным инстинктам, и мне суждено будет валяться в луже собственной крови с перегрызенным горлом.

— Да ничего страшного, — доброжелательно отзывается водитель и очень тактично уточняет, не глядя на нас в зеркало заднего вида: — Кирилл Андреевич, куда едем?

— Ко мне домой.

— Дешёвый цирк, — комментирует она еле слышно, закатывая глаза, чем немало меня веселит. В первую очередь тем, что своей эмоциональной реакцией открыто признаётся, что всё это время не догадывалась о том, что возит её вовсе не обычное такси.