Ложные надежды

Он медленно ослаблял хватку и разжимал пальцы, на месте которых всё равно уже останутся синяки, и только когда я лишилась последней точки соприкосновения с ним, — болезненной, но настолько необходимой, — то осознала, что же с нами произошло.

— Я не знаю, что делать. Как с этим справиться, Кирилл?

— Я тоже не знаю. Но точно не справлюсь с этим один, слышишь? Не закрывайся от меня! Только не сейчас, — просил он, вытирая единственную скупую слезу, которую я позволила себе проронить. Буквально вытащила её из себя, понимая, что в этой ситуации положено плакать. Именно так нормальные люди реагируют на потерю, на страх ещё большей потери, на подвешенные над пропастью неизвестности самые сокровенные мечты.

Но у меня не получалось, и из-за этого я считала себя бездушной и чёрствой, напрочь бракованной. Сломанной однажды девочкой, заново склеивая которую забыли вставить несколько очень важных деталек.

Кирилл предложил пойти к психологу, и во мне просто не нашлось достаточно смелости, чтобы отказаться, хотя я не верила, что разговоры с совершенно чужим человеком чем-то смогут мне помочь.

Хотелось спрятаться, залезть в свою привычную прочную раковину и закрыться в ней от всех мыслей, от неизменно возникающего вопроса «Почему?!», от чувства вины за то, что не смогла сохранить, уберечь…

В такие моменты я ломала все свои привычки и шла к нему. Сидела рядом, прижималась к горячему боку и просила рассказывать что угодно, лишь бы не оставаться в тишине. А всё, что могла сказать сама — это признаться, как сильно боюсь потерять ещё одного ребёнка. Обоих детей.

Моё время говорить настало в кабинете психолога. Там, где я всегда была уверена — буду молчать до последнего, не позволив слететь ни единой защитной чешуйке со своего тела. А в итоге вскрылась, выпотрошила себя, вывернула наизнанку с первых же прилетевших ровно в цель вопросов, пробивших насквозь ахиллесову пяту напускного спокойствия.

Я говорила и говорила, и не могла остановиться. Вспоминала родителей и то, как их счастье, любовь, стремление всегда и везде быть вместе навсегда засели в моём сознании причинами случившегося с ними.

«Если бы не ваша Валя, он был бы жив!»

Ревела белугой, вспоминая Ксюшу и то, как отчаянно нуждалась в ней. Тянулась, любовалась, брала с неё пример — а потом возненавидела нас обеих. Её — за отстранённость и холодность, за неспособность понять меня. Себя — за то, что несмотря на всё это продолжала жаждать её внимания.

Стихала и переходила на шёпот, когда наступало время признаваться в том, что считала себя недостойной любви Кирилла. Просто вытянувшей счастливый лотерейный билет, попавшей в поле его зрения в момент наибольшей слабости и уязвимости, ставшей воспоминанием детства, к которому приятно было возвращаться снова и снова. Мне казалось, что это не может быть по-настоящему, и проще было отрицать любые чувства между нами, чем признать их и жить в страхе неизбежного конца.

Мы редко обсуждали что-то из услышанного друг от друга в кабинете психолога. В повседневной жизни нам хотелось быть обычными людьми, которые иногда не могут поделить одно на двоих одеяло или решить, кто помоет посуду. Конечно же, ничерта у нас не выходило — потому что мы были слишком надломленны всем, что выпало вынести за свою жизнь. И именно в этом, как ни странно, становились удивительно похожи, цельны. Едины.

Это оказалось целой отдельной наукой — быть парой. Семьёй.

Наукой, которую приходилось постигать нахрапом, осваивать экстерном, сдавая экзамены по несколько раз в день, получая зачёты за каждое сказанное вслух, а не мысленно, «Я люблю тебя».

А сейчас самое сложное — вовремя остановиться в порыве разодрать, растерзать друг друга от одурманивающей похоти, чтобы потом соединиться, прочно срастись телами. Мы слишком привыкли делать так каждый раз, когда просто не знаем, как иначе показать свои чувства. Два диких зверька, очень желающих стать домашними.

— Выпустим пса побегать? — предлагаю первое пришедшее на ум, лишь бы отвлечься и сбавить обороты наших взглядов, в сцепке разогнавшихся уже до такой скорости, что вот-вот задымится и полыхнёт.

Я хочу его до безумия. Так, что даже от мыслей об этом уже всё тело сводит. И ещё сильнее будоражит осознание того, что он хочет меня не меньше — ненароком задеваю бедром его топорщащийся в штанах член на протяжении всего нашего разговора.

Но двойня — это не только большое счастье, но и огромный риск. Это страх и воспоминание о том, что их должно было быть трое. И это останавливает от любых опрометчивых поступков и заставляет нас осторожничать сверх всякой меры.

— Тебе помочь подняться? — спрашивает Кирилл, с улыбкой наблюдая за тем, как я медленно, еле-еле перекатываюсь на бок, чтобы потом встать с кровати. На его предложение отвечаю уверенным отказом, несмотря на то, что такая элементарная задача действительно даётся с трудом.

Но я ведь ни какая-нибудь немощная, а просто глубоко беременная женщина, чей живот стремится к размерам небольшой кометы.