Ложные надежды

— Ой, Машка, — зашедший сразу вслед за Кириллом Вася вздрогнул от неожиданности, наткнувшись на меня взглядом, и даже прижал ладонь к сердцу. — Не ожидал тебя в такую рань увидеть.

Я схватилась пальцами за подоконник, не представляя, что можно ему ответить. Растерялась, слишком явно смутилась от страха, почти сорвалась с места, чтобы поскорее убежать обратно в свою комнату, залезть на кровать и повторять про себя: «Он не догадался, не догадался!»

— Как бы всех не разбудить, — задумчиво протянул Кирилл, лишь вскользь мазнув по мне взглядом.

— Точно. Я пойду тогда, скоро увидимся, — кивнул Васька и, оставив на столе принесённые с собой и наполненные чем-то целлофановые пакеты, почти бесшумно вышел.

Мне было страшно оторвать взгляд от оставшейся приоткрытой двери, с помутневшей от времени стеклянной вставкой и уже слегка облезшей по краям медной ручкой. Потому что чувствовала, как Зайцев неотрывно смотрел на меня, следил за каждым тяжёлым, судорожным вдохом, снова ждал от меня чего-то и знал.

Он как будто точно знал, что я ждала его. Все два с половиной часа с тех самых пор, как щёлкнул замок входной двери. Стояла здесь, обкусывала губы до крови, беспомощно смотрела в туман, надеясь заметить, как тёмная тень промелькнёт во дворе и юркнет в подъезд, и медленно умирала, пока время отчаянно летело вперёд, лишая меня надежды.

Это казалось странным, страшным, несуразным: как на языке до сих пор крутилось «где ты был?» и «почему так долго?», произнести которые вдруг стало не так уж стыдно. Так же, как согласно кивнуть на его немое «волновалась?», яркими искорками понимания горящее в тёмных глазах.

Мы общались друг с другом без слов, не произнося ни одного звука. Понимали друга друга с одного украдкой брошенного взгляда, меткой пулей достигающего цели и крепко застревающего внутри, чтобы рана долго зудела, ныла, кровоточила, безустанно напоминая о себе. Мы читали мысли, давно уже одни на двоих, и между строчек видели то, чего не замечали другие.

И мне так долго не удавалось понять, что же это такое. Проклятие, странная болезнь, жестокая игра воображения?

— Смотри, что мы достали, — сказал Кирилл полушёпотом и раскрыл лежащие на столе пакеты. Яркий, концентрированный и оседающий на языке кислинкой запах вишни распространился по кухне раньше, чем я сделала нерешительный шаг навстречу и заглянула через его руку, чтобы воочию увидеть маленькие бордовые ягоды.

— Украли?

— Украли, — согласно кивнул он, насмешливо глядя на выражение растерянности на моём лице. — А ты никогда бы не стала брать чужое?

— Я не знаю, — кажется, мой честный ответ его не только удивил, но и заинтриговал. Он сел на табурет, подпёр подбородок ладонью и выжидающе смотрел на меня снизу вверх, но при этом я всё равно ощущала себя до нелепого маленькой, крошечной и беззащитной, словно букашка, залетевшая в открытое окно и изумлённо оглядывающая незнакомое огромное пространство.

Я поёжилась от лёгкого дуновения в спину ветерка, чувственно погладившего голые руки и маленький участок шеи, обнажившийся из-за перекинутых вперёд волос. Мне было не просто тяжело, а как будто нестерпимо больно говорить о себе, но терпеливое, не настойчивое, но уверенное молчаливое ожидание Кирилла не оставляло ни единого шанса просто уйти от этой темы. У него получалось вытягивать из меня ту правду, которую казалось страшным произнести даже себе самой.

Этим взглядом, пробирающим до мурашек и направленным прямиком в душу. Этим чувством, будто меня сковывало, оплетало, окутывало мягким влажным мхом и утягивало сквозь него, прямиком в холодную землю. Этим страхом просто не успеть, захлебнуться собственной требующей выхода откровенностью.

— Я не могу сказать уверенно, стала бы или нет. Вдруг для достижения моих целей мне всё же придётся это сделать? — почему-то мне стало ужасно неловко говорить дальше, и горло запершило от острого, жгучего красным перцем чувства стыда. Он подался чуть вперёд, схватил меня за запястье и аккуратно потянул на себя, коленки зацепились за разделявший нас табурет и, неуклюже выкрутившись, я поспешно плюхнулась на него, лишь бы оказаться подальше от Зайцева.

— Значит, целей? — задумчиво переспросил он и опустил взгляд на мои пальцы, нервно комкающие край растянутой футболки. — Почему именно цели, Маша? Почему ты никогда не говоришь про мечты?

— Мечты — это что-то слишком неопределённое, расплывчатое. А цель — тот самый конечный пункт Б, в который должен прибыть выехавший из пункта А поезд. Когда условия задачи ясны, найти способы её решения уже проще простого.

Меня начинало потряхивать. Кровь закипала, пенилась, вздувалась пузырями прямо внутри вен, неистово пытаясь прожечь их изнутри и вырваться на свободу. Мне хотелось закрыть свой рот ладонями, заткнуть его грубо и резко, разбить собственные губы и вырвать себе язык, чтобы никогда и ни за что впредь не делиться таким. Ни с кем больше.