Ложный король

Палач и глашатай, всё это время стоявшие чуть позади обоих, бросили друг на друга ничего не понимающие взгляды и попытались услышать хотя бы слово среди шёпота эллари. Внезапно они услышали слабый стон его величества, как если бы его укололи иголкой. Он вздрогнул, руки его с хрустом сжались в кулаки, костяшки побелели.

– Прочь! – взревел король, схватившись за ухо, будто его по нему ударили, и оттолкнул колдунью. Она оступилась о выпавшее из костра полено, но устояла. – Довольно! – снова прокричал король, багровея то ли от ярости, то ли от стыда. – Ни слова!.. Ты! Ни слова больше! Чертовка! Ведьма! Проклинаю! Будь проклята и ты, и всё твоё племя, проклятая ты сука!

Он бросил на Бена пугающий своей решимостью мстительный и беспощадный взгляд.

– Сжечь ведьму! – прошипел король сквозь побелевшие узкие губы. – Сжечь белоглазую! А останки пусть гниют тут, пока их не развеет ветер! Запрещаю хоронить!

И с этими словами широким, как у воина, шагом бросился к карете, хлопнул дверью и быстро исчез.

Толпа взорвалась неистовыми воплями, закричали солдаты, пытаясь сдержать натиск напирающего люда. Досталось и сидящему в богатом резном кресле прелату. Кто-то бросил в его сторону разбитую луковицу и угодил прямо в лицо. Священник возопил, вытирая с щеки луковый сок, будто то была не луковица, а коровье дерьмо, очень грязно, не подобающе людям его профессии, выругался, позвал стражников и приказал вывести себя к замку как можно скорее.

– Выполни свою работу, палач, – спокойно сказала Бену Геза, глядя, как позорно, прячась под солдатскими щитами, убегает в безопасное для своей персоны место монсеньор, и голос её дрогнул. – Время. Я не буду сопротивляться.

Бен стоял, как виноватый, оглянулся на толпу людей с перекошенными рожами, которые глядели на него, рвались к нему, тянули руки…

– Они меня разорвут, – промямлил он и снова вспомнил о ключе, который, он как чувствовал, рано или поздно притянет к нему неудачу.

Видя его нерешительность, колдунья положила свою прозрачную руку ему на предплечье.

– Давай, – сказала она. – Не бойся, я тебя не виню. Я никого не виню. А ключ не продавай – он не твой. Отдай первому, кого увидишь.

Бен оторопело посмотрел на ведьму.

– Как?

Она развернулась и сама взошла на свой костёр. Палач последовал за ней, завёл её руки за столб и крепко перевязал верёвкой.

– Так не больно? – задал он абсолютно глупый вопрос. – Вы уж простите, что так, – извинился он, затянув последний узел.

– Иди.

Поднялся ветер. Несильный, но морозный, как зимой, неся с собой пронизывающую до костей стужу. Бен увидел, как Геза вдруг глубоко и отрывисто задышала, хватая ртом воздух.

– Поджигай скорее. Ну же! – её взгляд со злобой вперился в растерянное лицо палача. Он уже стоял внизу и сжимал в руке длинный горящий факел, который ему поднёс слуга, но медлил, не решаясь сунуть его поглубже внутрь костра.

– Давай!

Но он стоял, как будто его тело превратилось в ледяную глыбу.

– Ну же!

Впервые приговорённый к смерти не умолял его остановиться, а приказывал убить. Бен медлил, толпа уже почти прорвала оцепление, и её шум доносился до его сознания, как через глухую стенку. Огонь трещал, требуя жертву, и плевался.

Вдруг, как из молочного тумана, Бен увидел руку – худую, маленькую и грязную, которая ухватилась за рукоять факела и потянула его на себя. Это была рука ребёнка.

Мальчик. Молчаливый странный служка мясника, который приносил им в Туренсворд телятину из лавки. Огромные, словно неживые голубые дикие глаза смотрели на палача, как смотрело бы насекомое, лишённое разума, но живущее инстинктами.

– Золтан?

Рука палача разжалась сама собой.

Мальчишка взял тяжёлый факел и без малейшего колебания сунул его в костёр, так глубоко, что одна из сухих веток ткнула его замызганную щёку, оставив царапину.

Пламя жадно зализало хворост и щепки, проглотило ворох стружек, хватило о поленья и коряги. Затрещали ветки, сучья, ветер подхватил искры, в небо повалил густой серый дым.

Золтан так же молча, как появился, развернулся, бросил последний взгляд на Гезу и исчез.

Ветки в костре были хорошие, сухие, такие, что разгораются за несколько секунд, да и столб, к которому её привязали, был специально иссушен и полый внутри, из-за чего пламя проглотило худенькое, кричащее от нечеловеческой боли связанное тельце за считанные секунды. Геза вспыхнула, как попавшее в пламя свечи пёрышко, и исчезла в языках пламени за миг. От неё остался только раздирающий душу вопль, который пропал, стих, оборвался в пламени спустя бесконечно долгую минуту… или две… или не кончался вообще, звеня, как отражение, в криках толпы, которая наконец перешла от ругани к решительным действиям. Никто уже не обращал внимание на пламя – толпою овладела жажда убивать. В ход пошли ножи, клевцы, цепные палицы, и казнь одной женщины переросла в бойню.