Ложный король

– Родишь мне сына – всю тебя обряжу в самые дорогие шелка.

Окутанной мраком, ей было легче скрывать своё отвращение к его прикосновениям, гадливость к постыдным ласкам. Неприязнь выдавала лишь предательская скованность, которую самрат принял за неопытность.

– Дрожишь.

– Волнуюсь.

– А не обнимала бы, я бы решил, что я тебе противен.

Закрыв глаза, она представила совсем другие лица и обхватила ногами его бёдра.

– Ляг там, – Тонгейр так же легко, как и до этого, перевернул Надашди на сброшенную с себя медвежью шкуру.

– На полу?

– Не нравится?

Она замешкалась. По отблеску глаз самрат увидел, что Надашди бросила взгляд на подушку, и потянулся к ней.

– Нет, стойте, – Надашди перехватила его руку и прижала к своей груди. – На полу.

Она потянула его за собой, он подчинился.

Гзар-Хаим, подпирая стенку, сидел за углом на корточках и, лакая пиво из пузатой бутылки, прислушивался к однозначным звукам, доносящимся из комнаты Надашди. Пиво не приглушало ни его злобу, ни его ревность. Он ни секунды не сомневался, что Тонгейру давно было известно о неравнодушии своего полководца к служанке, и потому он специально вызвал сегодня ночью именно его охранять самратский покой в объятиях новой любовницы.

Он думал о своей несчастной доле ревнивца, и ему вспомнилась голая коленка Надашди, которую она тогда вынула из-под одеяла и положила ему на живот, когда они на рассвете лежали валетом. Длинные волосы, рассыпанные по подушке, и то, как она тогда впервые по собственной воле позволила ему увидеть себя без дикой раскраски касариек…

– Красавица, – он привстал и поцеловал её заласканную в ночи коленку. – Красавица.

Воспоминания о той ночи, когда эта лиса, наконец, позволила ему добиться от неё своего, пришлось глушить новой порцией пива.

Шумы в комнате всё нарастали, будто там, во тьме, ворочались бешеные животные, разжигая в ревнивце тоску и зависть, потом стали ритмичными, громкими.

– Нет, ну это уже ни в какие ворота! – разозлился Гзар-Хаим и вскочил с места, как укушенный слепнем. Чтобы снять напряжение, он не нашёл никакого иного решения, как начать мерять коридор шагами, потом перешёл к рассуждениям и насмешкам над тем, как же надолго хватает очень зрелого по сравнению с молодым военачальником Тонгейра. Интересно, а в возрасте самрата Гзар-Хаим сможет похвастаться такой же выдержкой? И вообще это хорошо или плохо, что они там кувыркаются до сих пор? Или эти стоны раздаются от того, что девка оказалась настолько прыгучей, что сместила самрату диски в его позвоночнике и теперь пытается вправить их обратно? Он хохотнул, на секунду в это поверив, а потом помрачнел и выругался, уставившись на горящий факел. Ничего она ему нигде не сместила. И все эти звуки были весьма однозначны.

Потом всё внезапно стихло, оборвавшись на полузвуке, похожем на скрежет старых дверных петель. Послышался шорох и глухой удар, будто на кровать служанки медленно опустилось что-то тяжёлое.

Понятно.

Гзар-Хаим встал по стойке смирно, как было принято, и стал ждать. Тонгейр должен был выйти через пару минут, может, пять, в зависимости от того, всю ли одежду стянула с него Надашди или ограничилась одними штанами.

Снова раздался какой-то непонятный стук, звук разрывающейся ткани, вскрик. Непонятно чей. Потом снова послышался стук, уже сильнее. Звякнул замок на двери, будто дверь попытались выбить изнутри, и снова крик.

Это был голос Надашди. Но кричала она вовсе не так, как минуту назад, от притворного или нет наслаждения.

Какое-то внутреннее, сродни звериному чутью чувство заставило Гзар-Хаима медленно подкрасться к двери и прислушаться. Внутри определенно происходила какая-то возня, прерываемая мужским и женским голосами.

– Сука!

Гзар-Хаим вышиб дверь ногой и ворвался внутрь. Перед собой в красном отблеске коридорного факела он увидел то, что повергло его в шок.

На кровати Надашди, хватаясь изрезанными руками за горло, дрыгал ногами опрокинутый навзничь голый самрат. Из его горла толчками пульсировала кровь, ручейками стекая по потной груди на смятые простыни и пол, юрко заполняя ямки между камнями. А на полу, вонзая пальцы в изгвазданную в бурой жиже медвежью шкуру, на четвереньках стояла Надашди и, покачиваясь, что-то шептала.

Кровь на её теле Гзар-Хаим сначала спутал с тонким кружевным платьем, обтягивающим её худое тело, как чулок, и лишь разглядев рядом с ней золотящееся в огненных всполохах лезвие то ли короткого кинжала, то ли обломок меча с рукоятью из древка, почувствовал, как волосы у него на затылке становятся дыбом.

Мгновенно оценив ситуацию, Гзар-Хаим рысью прыгнул к кровати и, прекращая мучения от раны, нанесённой неопытной рукой, вонзил в грудь Тонгейра клинок, насадив его на лезвие, как бабочку на булавку. Самрат вытаращил глаза на своего убийцу, дёрнулся, схватив рукоять, торчащую из груди, забулькал кровавыми пузырями, прохрипел. Потом он вдруг замер, и через секунду его впившаяся в руку Гзар-Хаима рука обмякла и свесилась с края кровати. Выпученные глаза так и остались глядеть в потолок.