Лубочная книга

Утоляя таким образом каждый день свой голод, Еруслан Лазаревич шел все дальше и дальше по дикому пустынному морскому берегу и вдруг набрел на большую дорогу, которая была пробита в ширину на такое пространство, как хорошему стрельцу перестрелить из тугого лука каленой стрелой, а в длину она шла все прямой линией так далеко, что глазом не окинешь; в глубину же была выбита настолько, что хватало доброму коню по щетку.

Еруслан Лазаревич с изумлением глядел на эту чудную дорогу и думал про себя: «Вряд ли есть на белом свете еще другая такая же просторная дорога. Вся она покрыта следами конских копыт и крепко убита. Кто ездит по ней? Рать ли, сила великая или богатырь какой могучий?»

Вскоре показался на дороге всадник-старик, широкоплечий, плотный собой и коренастый. Он ехал на красивом статном сивом коне и, приблизившись к Еруслану, слез с коня, поклонился ему низко и почтительно сказал:

— Многолетнее тебе здравие, государь Еруслан Лазаревич! Как тебя Бог милует? По своей ли доброй воле зашел ты в эти непроходимые места, или силой волшебной, или ветры буйные занесли тебя сюда?

— Почему ты меня знаешь, старина, и кто ты таков? — спросил Еруслан Лазаревич.

— Как же мне не знать тебя, Еруслан Лазаревич? Ведь я — верный слуга твоего батюшки; зовут меня Ивашкой, а коня моего — Алотягилей. Я — искусный стрелец, сильный боец, а в войске князя считаюсь могучим богатырем.

— Что же ты тут делаешь и чем занимаешься?

— А вот уже тридцать три года, государь мой, Еруслан Лазаревич, я стерегу в заповедных лугах табуны коней твоего родителя. К господину же моему Лазарю Лазаревичу езжу я только один раз в год, на короткое время, чтобы отдать отчет в моей службе и получить жалованье. В приезды мои я видывал тебя в палатах твоего батюшки, а потому-то и знаю тебя. Но расскажи мне, — продолжал Ивашка, — зачем ты сюда пожаловал и почему так печален?

— Пришел я сюда, — отвечал Еруслан, — не столько поневоле, сколько по своей охоте. Хаживал я на царский двор играть с боярскими детьми, да не сумел играть по-ихнему: схвачу кого за руку, а рука либо переломится, либо совсем вырвется вон; схвачу за голову, а товарищ уже без головы лежит и не дышит. Невзлюбил царь Картаус таких шуток и велел выслать меня из царства вон. Винить тут некого: сам заварил кашу, сам буду и расхлебывать. И вот пошел я скитаться по белу свету, — хочу в чужом поле погулять, горького испытать и сладкого повидать. Печалюсь же я не о том, что изгнан из отечества моего, — это горе мне не в горе, — а кручина моя о том, что до сих пор не мог я сыскать по себе коня такого богатырского, который бы мог служить мне.

— Ну, об этом не кручинься, Еруслан Лазаревич, — сказал ему Ивашка, — не тужи: я горю твоему помогу и коня тебе доставлю, только сам не плошай. Есть у меня в табуне лихой вороной жеребец, по прозванью Вихорь; он всем коням конь и будет для тебя хорош. Завтра утром, на восходе красного солнышка, погоню я табуны по этой дороге на водопой ко взморью, вот на ту речку, и ты можешь увидеть Вихря. Не стану тебе описывать его, — это не нужно; стоит тебе лишь взглянуть на него, и ты сразу отличишь его от других. Только смотри не зевай; если ты этого коня не поймаешь завтра, то тебе уж вовек не поймать его и никогда не видать больше.

Еруслан Лазаревич обрадовался, поблагодарил Ивашку за его преданность и добрый совет и, простившись с ним, пошел к берегу, подостлал там себе войлочек косящатый, положил под голову седельце турецкое и лег спать. Но ему что-то плохо спалось, как он ни старался заснуть. До самой утренней зари не смыкал он глаз, все думал да мечтал о коне богатырском, который представлялся в его воображении в самом прекрасном, очаровательном виде.

Стало всходить красное солнышко, и вдали послышался конский топот. «Знать, Ивашка гонит табун коней», — подумал Еруслан Лазаревич и, вставши, взял с собой седельце турецкое, уздечку тесьмяную и плетку ременную да и спрятался под густым развесистым дубом, который находился близ той речки, куда приходили кони на водопой. Действительно, вскоре показался большой табун лошадей, а за ними ехал на своем сивом Алотягилее знакомый уже нам Ивашка.

«Славные кони! — подумал Еруслан Лазаревич, смотря на бегущий к речке табун, — конь коня краше! А где же Вихрь? А, вот и он… Вишь, бежит, что земля дрожит, из ноздрей точно полымя пышет, а глаза будто звезды сверкают, грудь широкая, хоть косую сажень клади, шея крутая — дугой, а волнистый хвост трубой. Что за рост богатырский! Что за стать прекрасная! Что за ход легкий да сильный! А сквозь нежную кожу все жилки так и просвечивают!»

Подбежал Вихрь к устью реки и стал пить воду. Пьет конь водицу студеную, а на скалах орлы скрыжут, встрепенулись и в поднебесье скрылись, а лютые тигры и львы зарычали и в горы попрятались, листья с деревьев наземь посыпались, рыбы на дно морское ушли. Пьет конь водицу студеную и ударил копытом о сыру землю — из земли искры посыпались и синее пламя показалось, в темном бору страшный ветер завыл и повырвал деревья с кореньями.