Луч света в тёмном автобусе

Речь о копеечных рецензиях, которые я писал в местные газеты. Кольнуло в сердце – печать Дома Печали, там Анютинка, – с ней познакомились на рабочем месте.

– Ты говорил о «давлении общества», – подтвердила она свою внимательность к вчерашнему, – это о том, что здесь, в России, нет démocratie?..

Ага, ещё бы изрекла: у вас в России!

– Да прекрати, Кати, какая вам всё, к хренам, демократи! Что это такое – демократия? Когда люди утром лезут в битком набитый автобус: кто сильней и наглей – расталкивают других нещадно? «Иначе на работу опоздаешь!» – и многие опаздывают. Я, например. Потом доедешь, куда ехал, весь измятый, а там, на службе мелочному капиталу иль в госконторе, каждый твой сослуживец, хоть на палец тебя повыше, каждая чиновная вошь, от коей зависишь и ничем не избавиться, вздрючит, взгрызёт и взмучит тебя по первое число, а с тридцать первого – опять по первое. Потом – дорога обратно, темень опять, очередь вот в этом ларце, и дальше – пиво, семечки, бесконечные концерты и «Камедиклабы», сама заешь…

– Не знаю, – недовольно фыркнула Катя, даже остановилась, критически сбавив smile level.

– Поэтому ты не работаешь? – вопросила с непривычными для неё нотками кухонных диалогов с «кормильцем семьи».

– А ты как думаешь! Я, так сказать, алколибертин. Так сказать, вынужденный…

– Так сказать, – повторила она кукольно-машинально, вновь включив свою подсветку.

Порог заведения был высоченный, в десяток кирпичных ступеней, весь обледенелый. Я рванулся вперёд, в два прыжка запрыгнул и, буксуя своими задубевшими лысоватыми кроссовочками, раскрыл тяжело запружиненную дверцу.

(За всё это я, сам от себя не ожидая, хотел устроить ей лёгкий «happy new rear», шлёпнув хотя бы «чисто номинативно» по краю дублёнки, – но, конечно же, не вышло. Харраснуть, она писала, это иногда обидно, но это привычно, «на „не зевай!“ некая игра» – «как и в России». А вот когда упитанно-почтенный дядюшка – или даже дедушка – нестерпимо вежливо и по-отечески вкрадчиво называет кругленькую сумму «всего за десять минут», – уже реально страшновато, подташнивает неприятно-сладковато, грудь спирает, «першит, как от химгаза, в горле и голова кружится». )

Странная покупательница, как будто всё собой освещая, взошла, как на подиум, в весьма совковый сей «салон». Посетителей в этот час не было, я бессознательно держался немного сзади…

– А сыры у вас какие есть? – деловито, с достоинством подступила она осведомляться у отвернувшейся от нас заприлавочной толстой тётки, зевающей или что-то жующей.

– Пармезан у вас есть?

Голос её необычен, немного в нос (она и раньше так говорила, а теперь фразы вообще звучат весьма странно).

Тётка лениво обернулась.

– А бри? А моцарелла? А Cheddar зрелый? Грюйер? – последовали вопросы, но даже я, надо сказать, слабо тогда понимал, о чём идёт речь.

Корпус продавщицы, как сказочная избушка, дал к нам пол-оборота. Посявканный белый халат поверх зимнего ватника. Взгляд тоже был непередаваемый. Веки с фиолетовыми извечными тенями… Но лёгкая Катина дублёночка, моя фасонистая куртка и главное – деликатно переминаемые на вытяжку тысяч шесть новенькими бело-зелёными тыщами (я больше привык к замусоленным тёмно-зелёным десяткам, а такие и в руках не держал!) несколько уравновесили ситуацию.

– А bleus, Дор Блю хотя бы, с голубой плесенью? – не отставала Catherine, а мне, глядя сбоку на несколько сдержанную улыбку а-ля Монро, неловко было её одёрнуть.

Прозвучало что-то про соус песто. Ага, устерсы да каперсы – пища самая наша!..

– Тесто – вон хлеб готовый, – ответила снежная баба, – пелемени замороженные, и в пачках, и рассыпные. А сыры – вот они все на прилавке: всё на виду, всё свежее, без плесени… – читать, что ль, дочк, не умеешь?..

Сумбурно посовещавшись, мы выбрали «на пробу» все три: «Сметанковый», «Доярушка» и «Сливочный».

С нелёгким чувством – мимо угла с колбасой – я поспешил за благотворительницей в «отдел бакалеи» – к другому прилавку, где красовались мешочки с ценниками от руки.

– Ты какие предпочитаешь – спагеттини или спагеттони?

– Рожки, – ответил я, загораживая усмешку. (Предпочитаю я «ракушки», но их сейчас нигде нет, я уж знаю.) – С библейских времён…

«Якоже и свинии питаются рожками…» – подумал я, ещё больше невольно улыбаясь.

– Que? pas? – переспросила она рассеянно, вертя-тряся ушами своей шапки.

Соблазнительно пикантными – от всех этих ваших кетчупов чили и соусов песто! —разваренными по-поросячьи, по-совковому с сахаром, но пустыми внутри, не дающими насыщения.

– Вот эти, – ткнул я пальцем в стекло прилавка, – и рис тоже можно.

В итоге мы не помелочились (да и продавщица бы отрезала и отсыпала с превеликим неудовольствием – я-то знаю!): взяли кило под три рожек, кило риса, майонез, батон, горчицу (всё почти-французское!), ну, и по двести-триста граммов сыров этих расчудесных.

Вышло на 375 рублей с копейками. Поскольку наличные были налицо, я уже взялся за выставленный на прилавок увесистый пакет с красочным фото, изображающим какую-то полуголую (в этом пресловутом боди-стринге) супермодель, крайне улыбающуюся.