Лучшая фантастика XXI века

Он крепко держал себя в руках усилием воли, и это воля заставляла его наклониться и подобрать лежавшее на лестнице выстиранное белье, когда он поднимался вверх, и аккуратно свернуть и убрать его в просторную гардеробную, примыкавшую к хозяйской спальне. (Квартира была отличным способом вложить поощрительную премию «Эйт» – надежней наличных, с учетом колебаний курсов валют. Недвижимость на Манхэттене всегда являлась хорошим капиталовложением – стабильней облигаций, производных ценных бумаг и фондов.) Дисциплина заставляла его сразу оплачивать все счета. Заставляла мыть после использования каждую тарелку и каждый вечер по пути домой прилежно заходить в бакалею, чтобы купить закончившиеся накануне продукты.

Родители, приехавшие с Ангильи погостить, подшучивали над его организованностью: теперь он ничем не напоминал маленького толстого мальчика, который в шестом классе получил от учителя «награду имени Гензеля и Гретель», потому что повсюду оставлял за собой след. Родители не догадывались, что он так и остался тем самым мальчиком, и каждая добросовестная, выверенная, сознательная, педантичная привычка в действительности являлась плодом безжалостной, непреклонной решимости никогда больше им не быть. Он не только игнорировал внутренний голос, просивший пиццы и советовавший поспать, предлагавший взять такси вместо того, чтобы идти пешком, звавший прилечь, включить фильм и окунуться в него, потратить долгие часы на ничегонеделание; нет, он активно противостоял этому голосу, кричал в ответ, запирал его и никогда не выпускал на свободу.

И поэтому – поэтому! – он выяснит, как продать что-то новое человеку в резервуаре: тот, кто смог скопить подобное состояние и перейти к вечной жизни в растущем королевстве машин, должен был всю жизнь отказывать себе, а Леон знал, каково это.

* * *

Нижний Ист-Сайд повидал всякое: бедных, богатых, средний класс, супербогатых, снова бедных. Сегодня броские здания напоминали о романтической пышности, предшествовавшей эре бешеной погони за долларом. Завтра они были убогими, их владельцы становились банкротами, а ликвидаторы имущества строили бумажные стены, чтобы превратить огромные просторные залы в меблированные комнаты. Раньше магазины на углах продавали богемным хипстерам косячки и пакетики, содержимое которых разрушало крайне высокоспециализированные мозговые структуры; теперь отпускали по талонам молоко отчаявшимся, не поднимавшим глаз матерям. Торговцы чуяли перемены и соответственно меняли ассортимент.

Шагая по своему району, Леон тоже чуял перемены. Теперь в магазинах было больше дешевого высококалорийного пойла, чем специально разработанной энергетической продукции с низким содержанием углеводов, к которой прилагались буклеты Управления по контролю за продуктами и лекарствами, разъяснявшие пищевую ценность. Россыпь плакатов «Сдается». Стройка, на которой уже неделю никто не работал, с запертой на висячий замок будкой бригадира, густо покрытой граффити.

Леон не возражал. Он привык к трудностям – и не только студенческим. Его родители переселились на Ангилью из Румынии, в поисках налогового рая, мечтая о восхитительной работе бухгалтера или охранника. Они плохо рассчитали время, прибыли в разгар экономического апокалипсиса и в конце концов поселились в высотных трущобах, когда-то бывших роскошным отелем. Единственные румыны среди мексиканцев-нелегалов, де-факто находившихся в рабстве, они писали отчаянные письма в мексиканское консульство в обмен на уроки испанского для Леона. Постепенно мексиканцы рассеялись – преимущество рабов де-факто перед рабами де-юре заключается в том, что первых можно отправить обратно, как только экономика рухнет, и вычеркнуть из бюджета их пропитание и прочие нужды, – и наконец в отеле остались только родители Леона и он сам. Без прикрытия толпы их заметили местные власти, и им пришлось залечь на дно. О возвращении в Будапешт речь не шла – билеты были столь же недосягаемы, как частные самолеты, на которых в аэропорт Уоллблейк прилетали воротилы теневого бизнеса и спекулянты высшей лиги.

Жизнь из трудной стала отчаянной. Три года семья Леона скрывалась, торговала на обочинах, покрываясь густым загаром, постепенно утрачивая этническую принадлежность. Сейчас, десять лет спустя, отец владел небольшой бухгалтерской конторой, а мать держала магазин изящного платья для отдыхающих с круизных лайнеров, и эти годы казались сном. Но когда Леон отправился в американский университет и попал в общество мягкотелых богатеньких детишек, чьи состояния подсчитывал его отец, воспоминания вернулись, и он гадал, сможет ли кто-то из этих ребят в артистично небрежных лохмотьях отыскать себе еду на помойке.

Трудности в Нижнем Ист-Сайде позволили ему расслабиться, позволили почувствовать себя первым, обладателем преимущества, которого не было у его соседей: возможности ловко скользить между миром богатых и миром бедных. Леон не сомневался, что где-то в этих мирах кроется разгадка того, как отщипнуть крошку от колоссальных состояний.

* * *