Лучше бы я осталась старой девой

– Нет, не надолго. Мы тебе не помешали? – Теперь она ясно видела – с ним делалось что-то неладное. Он был очень бледен, этого не могла замаскировать даже смуглая кожа. Улыбается через силу, как-то виновато или испуганно. Не знает, куда девать глаза, пытается скрыть замешательство, предлагая гостям кофе, конфеты, печенье. Лена уже пять минут, как сидела у него в закутке с чашкой кофе, а он все не мог прийти в себя. Абдулла заговорил по-арабски, Сафар что-то кратко ответил. Потом Абдулла стал звонить по телефону и снова говорил, довольно долго, Сафар молчал, а Лена сидела, зажав руки в коленях, не притрагиваясь к кофе, и понимала, что зря пришла. «Спросить у него – что я тебе сделала? – проносилось у нее в голове. – Да ничего, боже мой! Сафар! Милый добрый Сафар, который один одолжил нам денег, у которого две такие славные девочки и русская жена, не такая, наверное, несчастная, как я… Сафар, слишком мягкий для того, чтобы наорать на кого-то, зато позволяющий орать на себя… Я ведь помню, как Абдулла орал на него как-то в моем присутствии! Безобразная сцена, как я забыла… Я ничего не поняла, все было по-арабски, а спрашивать потом, в чем дело – неделикатно и глупо. Как он тогда мучился, какой был бледный! Но почему у него сейчас такой замороженный вид, виноватые глаза?! Мы ведь приехали в гости!»

Абдулла все еще говорил по телефону, Сафар молчал. Она встала, стараясь держаться естественно, не показать, что обижена и удивлена, сказала негромко:

– Я посмотрю косметику.

И пошла к стенду. Здесь, где они не могли ее видеть, она быстро покусала губы – верный способ прийти в себя. Лена так часто делала это в последнее время, что губы сохли и трескались – помогала только жирная помада. Потом решила не вбивать себе в голову всякие глупости. Наверняка у Сафара какие-то личные неприятности. Кто-то болен или плохо с деньгами… «На такой дрянной косметике много не заработаешь, – подумала она, разбирая товар на стенде. – Духи пахнут нафталином. Тушь…» Она развинтила футлярчик с тушью, понюхала кисточку и зажмурилась от ядовитого запаха. «Как такой гадостью красить глаза?! Вылезут последние ресницы… А еще пишут „Ланком“! Египетский „Ланком“, причем явно кустарный… Сидит какая-нибудь бедная семья под сенью пирамиды и штампует „французский шик“.

– Тушь плохая, Лена, а вот помаду посмотри… – раздался позади тихий голос Сафара. Она быстро обернулась, встретила его взгляд. Теперь он не прятал глаз – напротив, смотрел как-то напряженно, и это напряжение не вязалось с его словами: – Ты пользуешься коричневыми тонами?

– Пользуюсь, – ответила она. Абдулла не показывался из закутка, оттуда слышался его голос – он все еще говорил по телефону. Она знала его привычку говорить часами и поняла, что Сафар нарочно подошел к ней – побыть наедине, пока тот болтает.

– Тогда я посмотрю для тебя помаду… – Он стал копаться на полках, разбирая большие красные коробки, в которых помада была упакована по двадцать штук. – Вот красивый тон, золотистый. Его у нас больше всего берут. Вот розовый бледный. Тебе нравится? Где ты живешь?

Последний вопрос он задал так тихо, едва слышно, что она не была уверена, правильно ли поняла. Но, увидев его отчаянные глаза, так же тихо спросила:

– Что происходит, Сафар?

– Ты живешь у Абдуллы? – Теперь его голос был совсем не слышен – она все поняла по движению губ. Наклонилась поближе к его уху и прошептала:

– У Мухамеда. Что такое?

– Вот замечательный тон – морковный! – неожиданно громко сказал Сафар, хотя в этот миг никакой помады не показывал. Она поедала его глазами, на языке у нее вертелась тысяча вопросов, и тут она ясно поняла, что самым страшным для нее теперь будет уйти отсюда, ничего не узнав, вернуться к Мухамеду, в свою комнату, которую кто угодно может открыть с помощью ножа.

– Сафар, я тебя умоляю… – прошептала она. – Что творится?!

– Леночка, пока можно, уйди оттуда… – отвечал он, не сводя глаз с закутка. Абдуллы все еще не было видно, зато было слышно – он целиком ушел в беседу. – Уйди, выбери хорошего друга… Не араба… Не говори им, что это я тебе сказал. Вот еще помада! – Теперь он говорил громко. – Возьмешь? Самый лучший тон, самый ходовой в этом сезоне. Все четыре тебе дарю.

– Спасибо, – так же громко ответила она. – Ты не разоришься?

– Что ты, это же не «Диор»!