Лучше быть тварью, чем рабом

– Мы дослушаем его, а после этого он поедет со мной и напишет признание, – неторопливо произнес Старик. – Узел еще не распутан. Он должен его распутать до конца.

* * *

Часть третья. «Я – убийца»

– Я прилег к ней, обнял ее. Страх, чувство вины, раскаяние… я лежал рядом с Дорой и все время просил прощения за то, что ее убил. В какой-то момент я даже впустил в себя мысль, что все это сон и я скоро проснусь. Но после того как я постирал свою рубашку, чтобы на ней не осталось пятен крови, после того как вымыл всю квартиру, чтобы не было следов моего присутствия, я почти что пришел в себя. И когда зазвонил ее телефон, я отчетливо осознал, что за окном настоящая жизнь. Я не очень понимал методы поиска преступника, я был далек от детективов. Мне пришло в голову, что нужно отмыть квартиру, взять деньги, украшения и убедить себя в том, что я – не убийца и что я поглощен горем. С последним не возникло никаких трудностей, я действительно был поглощен горем. Убить ее собственными руками – это было не меньшее горе, чем обнаружить ее убитой, может быть, даже большее. До этого дня, когда я слышал про убийства, в голове всплывал сюжет: человек отнял жизнь у другого, человек сел в тюрьму, человек вышел на свободу и продолжил жить – как порой бывают обманчивы наши предположения.

Я не понимал, для чего мне нужна свобода. И я не понимал, для чего мне нужно признаваться в убийстве. Если бы я мог понять хотя бы одно, я был бы более уверен в своих дальнейших действиях, а получилось – я застрял между первым и вторым. У меня не имелось алиби. Несмотря на уборку, в квартире было полно моих отпечатков. А мне требовалось алиби, я был ее мужем. Отпечатки мужа по всей квартире жены – вот и весь ответ. Я был человеком, убитым горем. И, конечно, я знал, что вы меня подозреваете, Старик, даже больше скажу – когда картинка перед глазами, как я лежу возле нее на полу, исчезала, а я в это время находился рядом с вами, я начинал испытывать страх. Я дрожал, мне было холодно – мерзкое ощущение холода, ощущение страха перед неизбежным разоблачением. Ощущение презрения, злости, ненависти в ваших глазах и глазах всего мира, ощущение боли, даже физической. Мне казалось, что любой вправе подойти ко мне и швырнуть в меня стеклянную бутылку, камень или ударить кулаком, ногой. Я дрожал так сильно, что порой эта дрожь становилась заметна, я говорил, что мне плохо, что после случившегося мне нужен покой и уединение, я уходил, вы были не против.

– Ты не знал, что убийца порой живет, оглядываясь, везде и повсюду – не пришли ли за ним? Не говорит ли человек, стоящий в двух шагах от него, шепотом о нем же? Нет ли заговора вокруг, быть может, все притворяются, что заняты собой и своими проблемами, а сами все знают и нарочно доставляют мучения тем, что следят, преследуют, дышат в спину. Даже спустя несколько десятков лет после выхода из тюрьмы некоторые убийцы то и дело оглядываются. Это свойственно определенному типу личности.

Старик медленно расхаживал по кругу, глядя себе под ноги.

– Сейчас кажется, что больше нечего распутывать, все уже распутано. Все понятно. Конец. Но это не совсем так. Есть кое-что еще.

Старик удалился в другую комнату и почти сразу же вернулся обратно, держа в руках тоненькую тетрадку. Он открыл ее, его глаза бегали, торопливо изучая содержимое, он переворачивал страницу за страницей и в какой-то момент перевел взгляд на Вакулу.

– Сейчас я прочту последнюю запись Доры. За день до убийства. Эта информация очень важна для меня и, возможно, для каждого из вас.

Старик сел в кресло, посмотрел на часы – уже половина пятого. «Скоро наступит рассвет, – подумал он, – нужно все закончить, вернуться домой и попросить жену приготовить запеченную в духовке рыбу». Старику неожиданно захотелось запеченной в лимонном соку рыбы. Мужчина начал читать: