Лучше быть тварью, чем рабом

Она поначалу обвиняла себя в измене, затем все рассказала мужу и начала воспринимать это не как измену, а как побег. Она не понимала, почему ни она, ни ее муж до сих пор не подали на развод, почему они так держатся друг за друга. Дора полагала, что однажды ей удастся сбежать насовсем, но не к любовнику – в нем женщина не нашла своего будущего мужа. С этим мужчиной она не могла долго находиться, его было слишком много и мало одновременно, так она описывала. С ним было хорошо один час, а после становилось неуютно. Когда все задуманное произошло и начинались поцелуи просто так, а не ведущие к сексуальной близости – они ей были неприятны. И тогда Дора чаще всего принимала душ, одевалась и ехала на трамвае домой. Все разговоры и беседы по душам зачастую происходили до секса. Дора описывала эту связь как маленькую приятную тайну и несущественный побег. Она не хотела выходить замуж за своего любовника, порой она выслушивала его истории, но сама почти не стремилась что-то узнать о нем. Чаще всего говорила она – жаловалась. Находила у него поддержку и утешение.

О своем муже Дора писала как о чудовище, на которое посмотришь на улице в толпе – и никогда не скажешь, что идет монстр. Ведь у него большие, светлые и добрые глаза. Она писала, что не смогла бы полюбить хорошего человека, ее всегда привлекали монстры. Дора много писала о ваших с ней отношениях, Вакула. Незадолго до смерти упомянула, что хотела бы, чтобы у ее мужа хватило смелости разорвать железные прутья в камере, в которой они заточили друг друга, чтобы у него хватило мужества сбежать на волю, освободиться самому и спустя время освободить ее своим побегом. Написав это, она добавила, что никогда не скажет этого ему в лицо, потому что насколько сильно она этого желает, настолько же сильно ей не хочется, чтобы это произошло. От этой мысли ей становилось страшно. Я знал, кто убийца, еще до того, как нашел эту тетрадь. Убийца, на мой взгляд, догадывался, что я знаю, но не понимал, почему я сначала схватил его за рукав, а затем отпустил, не пытаясь докопаться до сути. Я не отпустил, я лишь пошел другой дорогой. Дора писала, кого следует винить в ее смерти: в случае умышленного убийства – мужа, так как он способен на это. В случае самоубийства – мужа, но еще мать и сестру.

– Как странно, – сказал про себя Вакула. – В случае самоубийства винить тех, кто причинил ей боль.

– Что ты находишь в этом странного? – обратился к нему Старик.

– Я недавно думал об этом – она правильно написала, ей не хватило мужества, чтобы сбежать. Зачастую, когда такое происходит, начинаешь винить всех. Ведь если бы Доре хватило мужества уйти от меня и начать новую жизнь, если бы ей хватило мужества простить мать и сестру, не виня их за то, кто они есть и кем они не хотят быть, то, может, и не было бы у нее подобных мыслей. «В случае самоубийства винить…» Если бы у меня хватило смелости уйти от нее, нет, сбежать без оглядки и, несмотря на все просьбы приехать, просто пойти дальше и строить свою жизнь, то не случилось бы убийства.

В зале наступила тишина.

– Я убил Дору тремя ударами в живот. Никогда до этого не убивал людей и даже не подозревал, что после осознания того, что ты сделал, закладывает уши, как в самолете во время взлета, начинают градом литься слезы, а руки дрожат настолько сильно, что нож падает сам. Я ударил ее в живот три раза и понял, что время назад не отмотать, что все это – не страшный сон и проснуться не удастся. Меня охватил дичайший ужас от осознания того, что моя жена лежит на полу, ее белая рубашка в области живота становится темно-вишневой. Что ненависть всего мира обрушилась на меня в одночасье. Что ее не поднять на ноги, не сказать: «Все это шутка. Я пошутил, извини, сейчас ухожу». Мне даже в голову не пришла мысль вызвать «Скорую помощь», позвонить, ведь, может быть, она еще была жива, просто в отключке. Я даже не измерил пульс, не послушал, стучит ли сердце. Я ударил ее ножом в порыве злости – она в очередной раз крикнула мне, что я не мужчина, оскорбила мою семью, которая такая же, как и я. Сказала, что, воспитав такого урода, родители должны взять на себя ответственность за поступки этого урода. Ее злило, что родители не хотели брать на себя ответственность за мои дела, и вместо того, чтобы ее поддержать, говорили: «Ваша жизнь – это ваше личное дело, если плохо – разводитесь. Не трахайте мозги нам и друг другу». Я знал, что однажды это случится, я этого боялся. Мне не хотелось проводить несколько десятков лет в тюрьме с собой и с тем, что я сделал.

Рогнеда плакала, закрыв лицо руками. Рувим подсел к ней ближе и обнял девушку, глядя в глаза Старику, который внимательно слушал убийцу. Даже сейчас, в момент признания, лицо Старика не выражало никаких эмоций. Ни презрения, ни удивления, ни понимания.

– Ты сгниешь в тюрьме. Вызывайте полицию, – сказала Рогнеда.

– Да. Чего вы ждете? – поддержал ее защитник, Рувим.

Никто не удивился, что убийца – Вакула. Но эти двое, поддерживающие друг друга, переменились в лице и вместо облегчения почувствовали какую-то тяжесть внутри.