Лучше подавать холодным

Кровь внезапно гулко ударила по глазам, так сильно, как никогда раньше. — Кем для меня был брат — моё, ёб твою мать, дело! — Она осознала что замахивается ножом и швырнула его на стол. — Привычкой обсуждать себя я не страдаю. И не собираюсь начинать с человеком, который на меня работает!

— Значит вот кто я для тебя?

— Кем бы ещё тебе быть?

— После того, что я для тебя сделал? После всего что я потерял?

Она вздрагивала, руки тряслись ещё сильнее. — За хорошую плату, разве нет?

— Плату? — Он наклонился в её сторону, показывая на своё лицо. И почём мой глаз, злоебучая ты проблядь?

Она сдавленно рыкнула, сорвалась с кресла, схватила лампу, повернулась к нему спиной и двинулась к балконной двери.

— Ты куда? — Его голос внезапно стал вкрадчивым, будто бы он понял, что зашёл слишком далеко.

— Проветриться от твоей жалости к себе, скотина, пока меня не стошнило! — Она рванула настеж дверь и шагнула на холод.

— Монза… — Он, резко утихнув, сидел на кровати с выражением глубочайшей печали на лице. По крайней мере на действующей его половине. Сломленный. Безнадёжный. Отчаявшийся. Поддельный глаз съехал и смотрел вбок. Северянин выглядел будто вот вот заплачет, припадёт к ней, станет молить о прощении.

Она захлопнула дверь. У неё есть предлог. Отвернуться от него и испытать временное чувство вины предпочтительнее бесконечной вины его лицезрения. Гораздо, гораздо предпочтительнее.

Вид с балкона мог запросто числиться среди самых захватывающих в мире. Вниз обрывалась Осприя, сумасшедший лабиринт полосатых медных крыш, каждый из четырёх городских ярусов обнесён собственными укреплениями — стенами и башнями. За ними тесно сгрудились высокие строения старого, белесого камня — с узкими окнами, пронизанные чёрным мрамором, бок о бок втиснутые в круто поднимающиеся улицы, изогнутые переулки с тысячей ступеней, глубокие и тёмные как ущелья горных потоков. Несколько ранних огней светили в рассыпку из окон, мерцающие точки факелов часовых передвигались по стенам. А за стенами долина Сульвы тонула в тени гор, на её дне можно было заметить лишь смутный отблеск реки. С той стороны, на макушке высочайшего холма, вырисовывавшегося на фоне неба, вроде бы заметны булавочные острия огней. Наверное лагерные костры Тысячи Мечей.

Людям с боязнью высоты здесь не место.

Но у Монзы на уме другое. Единственное, что было важным — сделать так, чтобы важным не было ничего, и как можно скорее. Она присела на корточки в самый тёмный угол, ревностно съёжилась над лампой и трубкой, словно замерзающий насмерть над последним языком пламени. Зажала в зубах мундштук, приподняла дрожащими руками звякнувшую крышечку, подалась вперёд…

Внезапный порыв ветра налетел, завихрился в углу, хлестнул по глазам немытыми волосами. Пламя всколыхнулось и исчезло. Она не двигалась, продрогшая, уставившись на лампу сперва в недомогании растерянности, а затем неверяще покрывшись потом. Её лицо обмякло от ужаса, когда вытекающие из этого последствия наощупь выстроились в её шумящей голове.

Нет огня. Нет курева. Нет пути назад.

Она распрямилась, сделала шаг навстречу перилам и изо всех сил запустила лампой в город. Наклонила голову набок, делая глубочайший из всех вдохов, обхватила перила, качнулась вперёд и заорала во всю ширь своих лёгких. Криком выпуская наружу ненависть к лампе, что падала вниз, к ветру что задул её, к городу, что раскинулся под ней, к долине за его пределами, к целому миру и к каждому в нём.

Вдали, разгневанное солнце начало выползать из-за гор, окрашивая кровью небеса вокруг темнеющих склонов.

Хватит отползать

Коска стоял перед зеркалом наводя лоск в последний раз, поправляя чудесный кружевной воротник, поворачивая все пять перстней так, чтобы драгоценные камни торчали точно наружу, укладывая каждый волосок бороды, так как ему нравилось. Чтобы полностью подготовиться у него ушёл час и ещё половина — по расчётам Дружелюбного. Двенадцать проходов бритвой по точильной ленте. Тридцать одно сбривающее щетину движение. Одна крошечная царапка под скулой. Тринадцать щипков пинцета удаляя волосы из носа. Сорок пять пуговиц застёгнуто. Четыре пары коклюшек. Восемнадцать затянутых ремешков и закреплённых пряжек.

— И-и, всё готово. Мастер Дружелюбный, я хочу назначить тебя на должность первого бригадного сержанта.

— Я ничего не знаю о войне. — Ничего кроме того, что она безумие, и полностью вышибает его изо всех рамок.

— Тебе и не надо ничего знать. Твоей обязанностью будет держаться ко мне вплотную, хранить зловещее молчание, поддерживать меня и при необходимости следовать моим приказам, а прежде всего присматривать за нашими спинами. Мир полон коварства, друг мой! Плюс некоторые задания по случаю, и порой — подсчитывать суммы выданных и полученных денег, переписывать численный состав, оружие и всякие мелочи в нашем распоряжении…

Всё буквально совпадало с тем, что Дружелюбный делал для Саджаама. В Безопасности и снаружи. — Это я умею.