Лучше подавать холодным

— Лучше любого ныне живущего, не сомневаюсь! Не приступишь ли начав с застёгивания для меня этой пряжки? Проклятые оружейники. Клянусь они его туда засунули только чтобы меня взбесить. — Он ткнул большим пальцем в боковой ремешок позолоченной кирасы, вытянувшись, втянув живот и не дыша, пока Дружелюбный его затягивал. — Спасибо, друг незыблемый, ты глыба! Якорь! Стержень вкруг чего в безумии вращаюсь я. Что бы я без тебя делал?

Дружелюбный не понял вопроса. — То же самое.

— Нет, нет. Не то же. Хотя мы знакомы не долго, я ощущаю… взаимопонимание меж нами. Связь. Мы так похожи, ты и я!

Дружелюбного порой пугало каждое слово, которое ему приходилось произносить, каждый новый человек и каждое новое место. Лишь благодаря счёту всех и вся он, цепляясь когтями, доползал из утра до ночи. Коска, прямая противоположность, без усилий плыл сквозь жизнь как листик на ветру. Его манера говорить, улыбаться, смеяться и порождать то же самое у других, казалась Дружелюбному таким же несомненным волшебством, как и зрелище образовавшейся из ниоткуда гурчанки Ишри. — Мы не похожи вообще никак.

— Ты совершенно верно уловил мою мысль! Мы полная противоположность, как земля и воздух, но у нас обоих… чего-то нет… того, что даровано другим. Какой-то детали механизма, который делает человека пригодным для общества. При этом у нас с тобой не хватает разных зубцов на валу. Настолько разных, что вместе мы можем составить, говоря между нами, неплохую личность.

— Единое целое из двух половинок.

— И даже выдающееся целое! Я никогда не был надёжным товарищем — нет, нет, не пытайся отрицать. — Дружелюбный не пытался. — Но ты, мой друг, постоянен, ясномыслящ, прям. Твоей… честности хватит… чтобы и я стал более честным.

— Я провёл в тюрьме большую часть жизни.

— Не сомневаюсь что среди особо опасных стирийских заключённых честность в ходу куда более чем у всех судей на континенте. — Коска шлёпнул Дружелюбного по плечу. — Честных людей так мало что их часто принимают за преступников, бунтовщиков, безумцев. Да в чём же заключались твои преступления, кроме как в отличии ото всех?

— Вначале разбой, и я отсидел семь лет. Когда меня снова поймали на мне было сорок две статьи, в том числе четырнадцать убийств.

Коска вскинул бровь. — Но был ли ты в самом деле виновен?

— Да.

Тот на мгновение нахмурился, затем отмахнулся. — Никто не совершенен. Давай оставим прошлое позади. — Он в последний раз щёлчком поправил перо и нахлобучил на голову шляпу под несуразно щёгольским углом. — Как я выгляжу?

Чёрные сапоги по колено с острыми мысами и приделанными золотыми шпорами в виде бычьих голов. Кираса воронёной стали с золотым узором. Чёрные бархатные рукава со вставками из жёлтого шёлка, манжеты сипанийского кружева свисали с запястий. Меч с пышным позолоченым плетением и кинжал ему под стать, на нелепо низкой перевязи. Огроменная шляпа, чьё жёлтое перо грозило цепляться за потолок. — Как чокнувшийся на военной одежде сутенёр.

Коска разверзся лучезарной ухмылкой. — В точности такого вида я и добивался! Итак, за дело, сержант Дружелюбный! — Он выступил вперёд, откинул полог шатра и вышел под яркое солнце.

Дружелюбный держался вплотную к нему. Теперь это его работа.

* * *

В тот миг когда он ступил на большой бочонок грянули аплодисменты. Он приказал присутствовать на его выступлении каждому командиру Тысячи Мечей, и конечно все они здесь; хлопают, ухают, подбадривают и свистят в полную меру своих способностей. Впереди капитаны, дальше за ними сгрудились лейтенанты, в тылу роились прапорщики. В большинстве воинских соединений здесь должны находиться самые лучшие и выдающиеся, самые молодые и высокородные, самые отважные и возвышенные. Но это — бригада наёмников, и они — всё с точностью до наоборот. Самые старослужащие, самые погрязшие в пороке, самые коварные перебежчики, самые опытные мародёры и самые быстрые удиральщики. Люди с наименьшим числом иллюзий и с наибольшим — предательств за душой. Другими словами как раз те, на кого опирался сам Коска. Сезария, Виктус и Эндике стали в ряд подле бочонка, все трое тихонько хлопали — крупнейшие и отвратительнейшие подлецы из всех.

— Нет, нет! Нет, нет! Вы, ребята, оказываете мне слишком большую честь! Своим восторгом и вниманием вы меня застесняли! — И он взмахами усмирил низкопоклонство, низведя его до выжидательной тишины. Скопление порезанных, угреватых, загорелых и нездоровых лиц, изготовившись, обратилось к нему. Алчно, как бандитская шайка. Ею они и были.