Лучше умереть!

— Многие работы требовали постоянного контроля со стороны хозяина. Конечно, узнав о том, что болезнь ребенка не так уж серьезна, он вернулся пораньше.

— Вы знаете адрес сестры господина Лабру?

— Да, сударь.

— Можете взять на себя тягостную обязанность сообщить ей о случившемся?

— Разумеется.

— Только не пишите: письмо будет идти слишком долго. Пошлите телеграмму.

— Я так и сделаю, как только наступит утро.

— Хорошо.

Окровавленное тело господина Лабру положили в уголке сарая, подстелив под него соломы. Сверху укрыли шерстяным одеялом. Комиссар поспешно написал пару строк прокурору округа Сена и послал как раз подоспевшего секретаря в Париж, во Дворец правосудия; затем начал предварительное расследование, результаты которого ему предстояло передать следователю.

Глава 7

Люди, опоздавшие из-за удаленности завода от населенных мест, не смогли ничего сделать. Все, кроме конюшни и сараев, сгорело дотла. Они стояли толпой, смотрели на эти груды обломков и рассуждали об исчезновении Жанны Фортье. Все дружно ее обвиняли. В том, что она виновна, не сомневался никто.

Гроза прекратилась. Раскаты грома смолкли. Но ветер все еще свирепствовал, разгоняя последние тучи; небо на востоке приобрело сероватый оттенок, возвещая приближение нового дня. Жанна — обезумевшая, насмерть перепуганная — бежала, прижимая к себе ребенка.

Уже около часа бежала она вот так — не разбирая дороги, сама не зная, куда. А потом — измученная, задыхающаяся, не чувствуя под собой ног, — рухнула на поросший травой склон какой-то придорожной канавы. И только тогда опасливо глянула назад и увидела лишь красное зарево на горизонте.

Лежавший у нее на коленях Жорж, которого она все еще прижимала к груди, пошевелился. Жанна вздрогнула и стала осыпать его поцелуями, нашептывая ему на ушко:

— Жорж… милый мой… дорогой мой…

Ребенок открыл глаза.

— Мне холодно, мамочка… — сказал малыш: одежда его насквозь промокла под дождем.

— Тебе холодно, милый… Ну что ж! Тогда нужно немножко потопать ножками, чтобы согреться.

Она поставила Жоржа на ноги и поднялась сама. Перед ними светлой лентой среди темного поля лежала какая-то большая дорога.

«Куда же мне пойти? — размышляла в отчаянии несчастная мать. — Что делать? Что же со мной будет? Я убежала. Почему? Испугалась? Чего? Разве меня и в самом деле могли обвинить? Неужели мне действительно не поверили бы?»

Дрожь пробежала по ее телу. Она вспомнила слова Жака. Этот негодяй сказал: «Я подстроил все так, что улики теперь против тебя!»

— Да, — прошептала она, — он был прав: найдут бутылки из-под керосина и обвинят меня. И вспомнят те сказанные мной сгоряча слова, а они звучат так, словно я угрожала господину Лабру. Эти слова станут мне приговором. Я пропала! Нужно бежать, бежать еще дальше.

И она потянула за собой Жоржа.

— Моя лошадка! — закричал ребенок, оставивший игрушку на земле.

Жанна подняла лошадку и, держа сына за руку, снова двинулась вперед. Мало-помалу начало светать. Из-за горизонта показалось солнце — оно радостно сверкало, словно желая утешить землю за пережитую грозовую ночь. Влажными глазами Жанна смотрела куда-то вдаль — на бесконечную, омытую дождем дорогу. Внезапно она остановилась. Дорога шла через рощицу; на повороте ведущей оттуда тропинки возникли какие-то фигуры: два жандарма на лошадях, а между ними — женщина в лохмотьях со связанными руками. Жанну передернуло от одного вида полицейской формы. Она, казалось, ясно увидела себя — невиновную, — в наручниках шагающую между ними вот так же, словно настоящая воровка и поджигательница. Она схватила Жоржа на руки, ринулась в рощицу, забежала подальше и для пущей надежности опустилась на корточки, затаившись среди мокрой травы. Жорж, естественно, ничего не понимал и хотел было что-то сказать. Мать испуганно зажала ему рот. Жандармы ничего не заметили и вскоре исчезли из виду вместе со своей добычей.

Жанна подождала некоторое время. Ее неотступно терзали одни и те же мысли — мучительные и ужасные. И вдруг ее отчаяние прорвалось наружу.

— Но я же ни в чем не виновата! — произнесла она чуть ли не во весь голос, сама того не осознавая. — Это он, подлец, совершил все эти преступления, а я скрываюсь… и обвинят во всем меня! Ни в чем не виноватую!..

Она умолкла на мгновение, потом, вся дрожа, опять заговорила:

— Да… но только в помыслах… но не на деле. На заводе я работала сторожем. Несмотря ни на что, я должна была оставаться там и скорее умереть на своем посту, нежели сбежать. Как это до меня раньше-то не дошло? Ведь я, как и этот негодяй Жак, была в кабинете, когда кассир отчитывался перед хозяином незадолго до его отъезда. Как же я сразу не сообразила, что «почти две тысячи франков», упомянутые в письме, — та самая сумма, что лежит в кассе? И почему я не вцепилась в него, крича: «Вот кто во всем виноват!»? Он убил бы меня… Ну и что же? Лучше сто раз умереть, чем попасть под такие чудовищные обвинения, не имея ни малейшего шанса быть оправданной!

Монолог Жанны был прерван Жоржем.

— Мамочка, — сказал малыш, — я есть хочу.