Не обидеть её — мой умысел,
Есть из миски ей лубяной.
Металлическая посуда вся
До тарелки вплоть жестяной
Вся на пункты уйдёт приёмные
За барышников интерес,
А на новую братья чёрные
Взвинтят цены аж до небес.
Что умеют те братья чёрные,
Олигархи и прочий сброд -
Алюминий красть эшелонами
Да бурдою травить народ.
Лишний раз с той бурды не пукнется.
На просторах родной страны
Чем ещё мужикам аукнется
За приспущенные штаны?
Как они отомстят за подлости,
Счёт кому предъявить должны? -
Говорить о том не приходится
Перебили их пацаны.)
Скот и женщин в поля повывели
И предали сыны костру
Всё, что слышало или видело,
Как бесчестили их сестру.
Над народом глумились, грабили,
Испражнялись в чужих домах.
Но напомнил рассказ про грабли им
Опечаленный патриарх,
Так сказал Симеону с Левием:
«Возмутить вы меня смогли,
Ненавистным вовек вы сделали
Наше семя для всей земли.
Хананеи и ферезеи враз
(Слишком мало у нас людей)
Соберутся здесь и рассеют нас
По просторам чужих полей.
Кто в Америке, кто в Бердищеве -
Обретут беглецы свой дом.
По диаспорам их ищи-свищи,
Собирай всех назад потом
Под единым крылом Израиля…
Нападая на подлеца,
Не насильнику ниже талии
Саданули вы, а в отца
Угодили своим булыжником,
Опозорили род в веках.
Как с жестокостью вашей выжить нам,
Если всем мы внушаем страх?
Не очистимся мы достойными
Представителями. От нас
Люди прятаться за подзорами
Станут, в ужасе под палас
Залезать, убегать с пожитками,
Задыхаясь в густой пыли.
Это всё, что кровавой выходкой
Вы добиться, сыны, смогли.
Вероломство, коварство прочее
И мздоимство — нам будет знак…
Говорить про таких не хочется,
Опозорили род в веках.
Будет время, по вашей подлости
Перепортят нам всех девиц
На погромах в черте осёдлости
В стороне от больших столиц.
Под дождливою непогодою
Зреет ягода в стороне.
Вырастает она Ягодою*
И плодится по всей стране
Пьяной ягодой голубикою.
Под кустом прикорнул народ,
В ежевике Ежовы* сикают,
А народ открывает рот.
Не мочи — крови недержание
Выпадет в том краю росой.
В наказание по державе всей
Смерть пройдётся слепой косой.
Может, если б не ваши мерзости,
На просторах чужой страны,
Не загнулись бы в неизвестности
Богоизбранные сыны.
Пылью лагерною не сгинули б
Те, прославить кто нас смогли,
Под плитой не нашли б могильною
Свой конец на краю земли
Мандельштам, Мейерхольд** и прочие.
Бесконечен убитых ряд.
Кто же выдал вам полномочия
Отнимать жизнь у всех подряд?
Вам монетою стал разменною
Обрезанья святой обряд,
Ритуал с алчностью презренною
Вы поставили в один ряд.
Не избегнет мир наказания,
Не минует оно и нас,
Вы священный акт обрезания
Обратили в кровавый фарс.
Превратили вы в провокацию
То, что свыше досталось нам…»
Вот такую тогда нотацию
Патриарх прочитал сынам.
Со смущёнными братья лицами
Задавали вопрос простой:
«Допустимо ли как с блудницею
Поступать с нашею сестрой?»
Вот пойми теперь, чему учит нас
Сей библейский апофеоз -
Век живи, век терпи и мучайся
Иль, не думая, сразу в нос?
* Ягода и Ежов стояли во главе репрессивного аппарата НКВД. Оба казнены.
** Мандельштам, Мейерхольд — репрессированные деятели русской советской культуры.
Глава 35 Женщину иметь чужую — что взломать закрытый сайт
Бог сказал Иакову: «Встань, пойди в Вефиль.
Здесь с аферой паховой ты поджёг фитиль.
Быть везде гонимыми жребий наш теперь.
В эту Палестину нам впредь закрыта дверь
(В дом войти по случаю можно сквозь окно.
Впрочем тем, кто лучше всех, это всё равно).
Тех, кто норм этических выдержать не смог,
От проблем этнических не спасает Бог.
Акт святой, дарованный в знак моей любви,
Со своим народом ты вымазал в крови.
Приобрёл известности сей Сихемский шлях,
Вызревает ненависть на его полях.
Многим поколениям жать её плоды.
Уводи немедленно племя от беды,
А потом торжественно, Яков-Израиль,
Ты построй мне жертвенник в городе Вефиль».
От иных шагов неверных впредь домашних уберечь,
Сам Иаков благоверный перед ними держит речь:
«Слуги вы мои и дети, наломали же вы дров,
Приносите же, не медля, вы ко мне чужих богов,
Что в неведенье незрячем вы награбили тогда,
И от мерзости смердящей очищайтесь, господа».
Дети малые покорно возвращали свой улов
Тот, что спёрли мародёры из разграбленных домов,
Что предметом поклоненья почитал абориген.
Как мадонн изображенья — бабы, груди до колен.
Облик женский извращённый лучших чувств не возбудит.
Идол, в вепре воплощённый, вере правильной вредит.
Если древние тотемы вызывали мерзость, страх,
То с чего тогда на ведьм тех ополчился патриарх?
Нет иным богам прощенья — так Иаков говорил.
В деле веры очищенья в глубине души он был
Инквизитором отменным, как Лойола, брат Игнат*,
Тот, что ложь возвёл с изменой в охранительный догмат.
Цель оправдывает средства у любых, похоже, вод.
Нету высшего блаженства, чем врага пустить в расход.
Дух сроднил хромцов суровых, а не только хромота.
Чтил Иаков Иегову, а Игнатий за Христа
Столько всем доставил муки, стольких вдов довёл до слёз,
Что с досады только руки на кресте развёл Христос.
Патриарх Иаков древний не сжигал и не травил,
Но Сихемские деревни от икон освободил.
Как знамёна на параде над поверженным врагом,