Лучшее прощение — месть

— Благодарю, комиссар, — сказала синьора Рубироза. — А не выпить ли нам по аперитиву? Ужин будет готов через несколько минут. Вы, должно быть утомились после поездки, а аперитив, мне кажется, как раз то, что нужно, чтобы поднять тонус.

— Принято! Отличная идея. Немного виски со льдом — как раз то, что мне нужно.

Пока Анник готовила аперитивы, наступило молчание.

Оба прекрасно понимали, что встретились не для обмена впечатлениями об искусстве или любезностями, но никто не спешил начать разговор о смерти Рубирозы. Комиссар чувствовал, что, несмотря на внешнюю светскую непринужденность, синьора Рубироза отчаянно пытается скрыть собственное волнение и горе. Когда она готовила аперитивы, кусочек льда выскользнул из серебряных щипцов.

— Ах, какая я неловкая! — сказала она, стараясь скрыть легкую дрожь в руках.

— Дайте-ка мне, — предложил комиссар. Он взял щипцы из ее рук и продолжал — Мне не хотелось бы, дорогая синьора, чтобы вы нервничали из-за моего присутствия. Давайте, если это возможно, будем считать мой визит продолжением дружеской беседы, начатой в Париже моим коллегой, комиссаром Брокаром, который поручил мне довести ее до конца и передать вам свои наилучшие пожелания. С другой стороны, как он мне сообщил, на основании вашего заявления ведется расследование обстоятельств смерти вашего мужа, но мы не исключаем априори возможности убийства, замаскированного под самоубийство. — Ришоттани отпил большой глоток виски и продолжал — Но если мы хотим добиться ясности, а вернее, правды, то, мне кажется, это будет зависеть исключительно от вас, от вашего желания сотрудничать с нами и рассказать все, что вам известно, даже то, что рассказывать неприятно. Я прекрасно понимаю всяческие недомолвки и был бы готов их оправдать, если бы не труп. Я говорю «труп», потому что пока не могу определенно сказать: убийство это было или самоубийство. Я говорю «труп», а надо бы сказать «трупы», потому что, если вы, синьора, не находите странным, что в течение всего лишь двух дней умирают насильственной смертью четыре представителя семейства Рубироза, я позволю себе сказать, что нахожу странной не только эту серию трупов Одновременно я задаю себе вопрос, а не связаны ли между собой эти события? Может, это все-таки не просто банальное совпадение? И не пора ли нам оставить все эти недомолвки, чтобы помочь найти виновных?

— Но, синьор комиссар, что могу я еще добавить кроме того, что уже рассказала комиссару Брокару в Париже? Я ведь ему сказала, что подозреваю преступление, потому что муж левша, и не мог стрелять в себя правой рукой, а кроме того, у него не было необходимости писать завещание. Я сказала правду и могу это подтвердить. Не знаю, что еще можно добавить.

— Вас спрашивали о причинах непримиримой ненависти между вашим мужем и дядей, но ваш ответ был довольно уклончивым.

— Вовсе нет. Вы же знаете, комиссар, что антиквары терпеть друг друга не могут. Они же как примадонны. Им хотелось бы, чтобы в мире был единственный театр, на сцене которого, без других исполнителей, они могли бы демонстрировать исключительно собственный талант. К тому же, мой муж стал ненавидеть собственного дядю, когда понял, что в течение двадцати лет его эксплуатировали, использовали как орудие, как простейший инструмент во исполнение желаний этого старого эгоиста Самуэля. Наконец ему стало понятно: в душе старого Рубирозы не было никакой привязанности к нему, один лишь холодный расчет для осуществления собственных планов, которые были довольно ограниченными и было бы преувеличением считать их хотя бы амбициозными. Племянник в этих планах был просто пешкой, и, как пешка, не имел права на собственную волю и собственные планы. Если вам кажется, что этого недостаточно для пробуждения жестокой ненависти, то, право, не знаю, что вам сказать, комиссар. Двадцать лет эксплуатировать собственного родственника — это намного опаснее, чем иметь дело с незнакомым человеком.

— Вполне возможно, но я остаюсь при собственном мнении. Все, что вы мне рассказали, может вызвать сильное возмущение, обиду, привести к разрыву как личных, так и деловых отношений, но не думаю, что может породить столь яростную ненависть, когда один человек говорит другому: «Когда-нибудь я приду, чтобы плюнуть на твою могилу, а если к тому времени меня не будет, накажу дочери сделать это от моего имени».

— Но комиссар, — удивленно перебила его Анник, — я же этого не знала, и мне не совсем понятно, почему вы так уверены, что именно мой муж это сказал.

В дверь постучали, и горничная сказала, что ужин готов. Пока они шли в столовую, комиссар уточнил:

— Во время расследования обстоятельств похищения Диего Рубирозы мы перехватили телефонный разговор между вашим мужем и стариком Самуэлем. Франческо был до того взбешен, что в первый момент мы даже стали подозревать его. Остальное вам известно.