Лучшее прощение — месть

И в самом деле, Женевьеве было только шестнадцать, и она совершенно потеряла голову из-за Франческо. Он был первым мужчиной в ее жизни, первой любовью, в общем первым во всем.

Если бы она встретилась ему несколькими годами позже, может, она и смогла бы стать для него идеальной женщиной, ко тогда Франческо еще не потерял какую-то надежду поправить свои дела с Гретхен, и постепенно, шаг за шагом, сам создал предпосылки для их разрыва. Он становился все равнодушнее, все рассеяннее, и, наконец, Женевьева в отчаянии написала ему душераздирающее прощальное письмо, которое навсегда осталось самым прекрасным из любовных писем, полученных Франческо.

Год спустя она вышла замуж за какого-то француза, еще через два — развелась. В последующие годы она продолжала проявлять явную склонность к итальянцам, которые, однако, не обнаруживали никаких матримониальных устремлений.

…Франческо, все более отдаляясь от своей жены, вернулся к прежним холостяцким привычкам. Думаю, что он не разводился с Гретхен только из соображений удобства.

Она занималась их маленькой выставочной галереей в Риме, а он разъезжал по всей Европе, часто заглядывая в Париж.

О дяде Самуэле он больше не заговаривал, и я чувствовал, что их отношения дали большую трещину. Давно пора, думал я. Наконец-то он прозрел.

Как-то я все же спросил:

— А как поживает твой дядя?

— Этот сукин сын поживает прекрасно. Я не хочу о нем говорить. Противно.

И я заметил, как в глазах его блеснула искра жестокой ненависти.

— А богатые родственники твоей Гретхен?

— Лучше не спрашивай. Иногда я задаюсь вопросом, каким образом появляются на свет подобные типы? Я расскажу тебе одну вещь, которая может показаться невероятной, и тем не менее это сущая правда.

Тетка моей жены пригласила нас как-то на ужин вместе с племянником мужа Родольфо и его женой Микелой.

О Микеле я знал, благодаря болтовне Эвелины, что, познакомившись с Родольфо, она тут же собрала нужную информацию о его семье. Узнав об ожидавшем его громадном наследстве, она сразу же обручилась с ним.

Родственники поговаривали, что для удовлетворения собственного тщеславия она способна на все.

Рассказывали, что в поездках она присваивала себе титул графини и что она страдала жесточайшими головными болями. Эвелина, зная это, во время карнавальных праздников всегда старалась, как бы шутя, щелкнуть ее по голове картонной дудкой.

Маленькая, смуглая, аппетитная Микела была то, что называют женщиной для постели. И это ужасно раздражало Эвелину, все и всех ревнующую, как бывает с примадоннами, стремящимися всегда быть в центре внимания. Все должно вращаться вокруг них, подобно тому, как Земля вращается вокруг Солнца.

Меня-то все это мало касалось: они были прямыми наследниками дядюшки и, стало быть, вольны делать все, что считают нужным. Мне они были безразличны, лишь бы меня не трогали.

Но одна вещь меня ужасно раздражала: способность Микелы глотать самые грубые насмешки и терпеть крайнее унижение с невозмутимостью, достойной настоящего игрока в покер.

Однажды за картами Эвелина, которая держала банк (когда бы это она отдала его другому хоть на минуту!), начала вдруг рассказывать нам о своей жизни и о том, какое это несчастье, что она бездетна. Весьма искусно намекая на истинного виновника ее бесплодия.

Время шло уже к полуночи, и обильные возлияния несколько тормозили ее красноречие.

Слова падали медленно, как если бы алкогольные пары не давали им облекаться в звуки. В подобном состоянии тетя Эвелина нередко теряла нить разговора, начиная беспорядочно жестикулировать, поднимать и резко отбрасывать черную массу своих волос, громко выкрикивая по-немецки некоторые слова при общем благоговейном молчании. Потом ярость сменялась покоем депрессии, и она возвращалась к прежней теме: так о чем, бишь, я говорила?

— Ты говорила, как тебе хотелось иметь детей, тетя.

— Ах, да. Но вообще-то, поверьте мне, — продолжала она, вперив взгляд в Микелу, у которой детей было трое, — дети — это всего лишь вопрос везения. Есть женщины вроде животных или вот как проститутки — они пекут детей с такой легкостью… как тараканы.

И раздавленная Микела: «Да, тетя, ты совершенно права», — поглаживая ей при этом руку.

— Поставьте какую-нибудь музыку, к черту всю эту меланхолию! — говорит вдруг тетя Эвелина со слезами на глазах. Слезы были обычным делом, когда время приближалось к полуночи.

Тетка моей жены очень любила поплакать над своей жизнью и над жестокостью судьбы, которая дав ей все, осмелилась не обеспечить ее эликсиром молодости.

Вспомнила она и «своего дорогого брата», того самого мота и дармоеда, и из ее слов вырисовывался портрет самого ангела. Ну, а то, что он, возвращаясь домой в подпитии, нередко колотил жену и дочерей, так это вика Гертруды. Но Эвелина все равно любит ее и не перестанет любить. Проливая пьяные слезы, она вопрошала: «Ну почему, почему Гертруда терпеть меня не может?»

Между тем муж Микелы, Родольфо, включил проигрыватель и поставил пластинку с отчаянной самбой.