Лучшее прощение — месть

Привыкнув иметь дело с благородством обитателей гор, он не мог понять, как можно так хладнокровно убить кого-то только из фанатизма.

Весь день у него было плохое настроение. Только звонок Джулии заставил его немного отвлечься. Вечером, сев поужинать, он включил телевизор, чтобы послушать выпуск новостей.

И вдруг, во время интервью с террористами, он узнал среди них одного из предполагаемых убийц Павловской, чьи фотографии прислал ему комиссар Брокар.

Изумление сменилось лихорадочными размышлениями. Чем же могли быть связаны между собой преступления по делу Рубироза, кража драгоценностей из римского филиала Кристи, досье Франческо, исчезновение Рембрандта и террористы?

А каким образом во все это вписывалась распродажа на ТЗМС, мог знать только сам Господь Бог.

Если террористы будут схвачены, решил комиссар, надо будет допросить их по делу о краже драгоценностей и убийстве Павловской.

А пока надо дочитать дневник Марио Силенти и подождать, как будут развиваться события на судне.

Глава 14 Раввин из Маре

Жизнь — странная штука. Нет-нет да и подкинет тебе какой-нибудь сюрприз или невероятное совпадение.

Я потерял из виду Франческо, поскольку пути наши слишком разошлись, и вдруг, во время одного из наездов в Париж, встречаю там Доброго Самаритянина, и он принимается рассказывать мне о перипетиях судьбы одного польского еврея, того самого, о котором упоминал Франческо в наш последний вечер. Таков Париж. Прерванная нить многочисленных историй может вновь связаться и пополниться через несколько дней, месяцев или лет другими событиями, которые пересекаются, переплетаются или соприкасаются друг с другом. Большей частью случайно. И так же случайно ты узнаешь об этом, чтобы в недоумении задать себе вопрос: не есть ли жизнь человеческая всего лишь игрушка в руках судьбы?

А судьба — жестокий ребенок, которому нравится играть этими жизнями. Мы перебираем с Джулио наши воспоминания, и вдруг он говорит мне, что Франческо в свое время завязал тесные дружеские и деловые отношения с неким Аароном Райхманом по прозвищу «раввин из Маре», поскольку этот Аарон жил в квартале Маре и пользовался всеобщим расположением.

Весьма симпатичная личность, с которой у Доброго Самаритянина, впрочем, было мало общего, Джулио продолжал сохранять прочную веру в коммунизм, польский беженец давно и окончательно потерял веру в возможность равенства между людьми. Первый исповедовал и пропагандировал свою веру, приводя различные доказательства. Второй — реально пережил в Варшаве ее практическое воплощение в повседневной жизни.

Эти двое могли, конечно, терпеть друг друга, но не более того.

Должен признать, однако, что, невзирая на личные пристрастия, Добрый Самаритянин был достаточно объективен.

Поляк был преподавателем литературы, тихо и скромно жившим в старой Варшаве под властью коммунистической бюрократии, для характеристики которой он нашел собственное определение: «Если ты встречаешь начальника, который спрашивает у тебя, сколько сейчас времени, то самым разумным и мудрым будет ответить: «А сколько вы хотите?».

Ответ, конечно, несколько в восточном духе. На мой взгляд, однако, он довольно точно передает суть положения, сложившегося в некоторых странах при определенных режимах.

По внешним данным раввина никак нельзя было назвать красавцем. Рост средний, возраст — около 45, склонность к полноте и намечающаяся лысина. Продолговатое, с опавшими щеками лицо, голубоватые водянистые глаза, зажигающиеся странным блеском, когда разговор начинал его интересовать.

У него был особый дар слова, которым он пользовался со сказочным искусством, хотя иногда и бывал чересчур многоречив. Физическую непривлекательность он с лихвой возмещал изысканным красноречием, очаровывающим собеседника.

У этого незаконного сына варшавского адвоката и горничной были крепкие и грубые руки, которые должны были бы принадлежать скорее крестьянину, чем человеку от литературы.

Одевался он самым смешным и нелепым образом. Вечно в каких-то дешевых, слишком тесных брюках, еще больше подчеркивающих, по причине начинающегося брюшка, нескладность его фигуры. Бесчисленные связки ключей и записные книжки во всех карманах брюк и пиджака только увеличивали ощущение запущенности, исходившее от всей его фигуры.

Он постоянно боялся воров. Если бы это было можно, он запер бы на замок даже свою ширинку. В нем сочетались душа цыгана и голова филолога.

При первом знакомстве он производил впечатление человека любезного, но с оттенком какой-то липкости.

Правда, не всегда.

Временами эта липкость исчезала, и его врожденная любезность делала приятной любую беседу, деловые переговоры или простой формальный контакт.

Удивительная память позволила ему в молодости получить классическое образование и блестяще закончить варшавский университет с благосклонного разрешения партии, в чьи планы входило использовать его врожденную сердечность и легкость в приобретении друзей из любой среды на посту культурного атташе польского посольства в Париже.