Лучшее во мне - это ты! (СИ)

Служа в Афганистане, Джон мечтал по завершению военной карьеры начать строго упорядоченную жизнь. Его новый дом непременно находился бы в каком-нибудь небольшом городке с живописными проселочными дорогами, где стоят в ряд небольшие домики с черной черепицей на крышах. Там он бы нашел покой и ту, что могла поддержать, с которой изредка ссорился бы по пустякам. Они бы совместно копили деньги на учебу детям и были бы счастливы. В тяжелые времена Джон возился бы в саду, который обязательно разбил на заднем дворе, ведь что могло быть столь воодушевляющим, чем наблюдение за круговоротом жизни – расцветающей после унылой зимы зеленью. Порой только эти романтичные мечты были спасением от реальности. Когда достигаешь определённого возраста, принимаешь активное участие в военных операциях, где-то глубоко в сердце должна сохраняться частичка надежды, вера во что-то светлое, иначе сойдешь с ума. Человеческая жизнь хоть и бесценна, но порой она – ничто. Джон хоронил своих товарищей и тех, кого, увы, не смог спасти. От этого веры в светлое будущее становилось меньше, как и надежды, что те, кто дойдет до конца службы – раньше времени, не уйдут в мир иной, что они действительно смогут пропустить по пинте пива в одном из шумных лондонских пабов, обсудить политическую обстановку или же прошедший матч «Арсенала». Чем больше проходило времени, чем сложнее было военное положение, тем больше становилась его боль, отчетливо ощущалось собственное бессилие и одиночество. Нет ничего хуже, чем страх остаться одному. Когда пуля обожгла, пробила плоть и вошла в его тело, Джон думал лишь о тех, кого удалось такой ценой спасти. В тот момент он был даже благодарен снайперу, выпустившему эту пулю, ведь уже ощущал, что устал и просто уже не может жить. Бесконечная боль от потерь разъедала, не давала спать и медленно убивала, а он так устал...

Однако все обошлось. Лежа в госпитале, Джон не желал говорить, больше погружался в себя и те чувства. Мечты и все с ними связанное внезапно утратили смысл. Будущее не имело никакого значения.

Только знакомство с Шерлоком Холмсом вернуло его к жизни. Внутри вновь загорелась «искра» и тело наполнилось энергией. Джон стал прежним, в нем проснулся вкус к жизни: мог улыбаться, не чувствовал такую огромную вину и не нес тот груз ответственности за те жизни, которые не смог сохранить. У него вновь появился смысл мечтать и строить планы на будущее. Джону хотелось в тот момент напомнить самому себе, что мир не ограничивался лишь собственными переживаниями, доказать, как прекрасна жизнь, сам факт того, что вокруг все растет и увядает, меняется на глазах. Джон до сих пор не понимал, что такого особенного он увидел в том высокомерном незнакомце, с его отчуждением и пренебрежением, но это “что-то” молча и где-то между фраз заверило его в том, что будущее будет намного светлее, чем казалось до встречи с Шерлоком. На деле же Джон просто влюбился в Шерлока и открыл свое сердце…

Пути назад не было. Неразумное сердце не верило в конец, а Джон до конца не осознавал, что это и есть завершение. Теперь они – два отдельно существующих индивида. Что нет и не будет совместных завтраков, не будет совместных расследований, не будет случайных прикосновений – Шерлока Холмса больше не будет в его жизни.

Джон устало сел в кресло и потер виски. Голова гудела.

Если бы кто-нибудь спросил: «Мог ли он сделать Мэри счастливой?».

Джон бы тотчас четко ответил: «Нет».

В нем больше не было прежнего огня, кто-то опять вырубил в нем «тумблер». Лишь в окружении людей Джон искренне старался вести себя как раньше, но любой, кто был бы чуть внимательней к деталям, понял бы, что это игра. Джон Уотсон умел неплохо притворяться, но он не умел по щелчку пальцев влюбляться. Мэри ему нравилась, ему было приятно, что после его звонка она молча и без лишних вопросов приняла его обратно. Подсознательно Джон чувствовал, что использует её, дает ей ложную надежду, более того – сам старался поверить в правдивость чувств…

Джон начал перебирать письма и счета, внимание тут же привлек белый конверт без подписей. Он осторожно распечатал его, вытащил бумагу и расправил её.

Этот почерк Джон хорошо знал, как и ту поспешную манеру написания, эту легкую размашистость и угловатость букв. Он пробежал взглядом по строчкам…

Джон был ошеломлен. Он не знал, что и думать. Поспешно отложил письмо в сторону, поднялся с кресла и отправился на кухню. Вода из графина полилась мимо кружки. Джон вздохнул и снова решительно настроился перечитать это послание. Тон, с которым оно было написано, показался ему насмешливым, в голове сразу начался поток саркастических замечаний, вызванных тем или иным словом. Джон не мог понять, как он смеет говорить так, да и откуда взялась щедрость? Как Шерлок смел рассуждать обо всем этом, упоминая о новой жизни и трудностях его финансового положения? Просто оскорбительно.