Лучшее за 2004 год. Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк

— С позавчерашнего утра все, что я знал всю свою жизнь, перестало стыковаться. Президенты, оказывается, избирались не те. История тоже не та. В смысле не только политика с войнами, но и социальная история, культура. Был такой автор, Фурнас, он написал большую книгу по социальной истории США [82]. Я еще не смотрел, но там наверняка тоже все не то. Возьму ее сегодня в библиотеке. Если она там есть. Если вообще есть такой автор, Фурнас.

Я рассказал ему о том, что успел выяснить за два дня. Пока что все это было очень увлекательно, но раньше или позже, сказал я ему, наверняка попадется что-нибудь страшное. Надо будет научиться как-то с этим жить, отдаться на волю событий.

— И в чем, по-вашему, дело? — спросил он.

— Мы что, в «Клане Сопрано»? [83]

— Простите?

— Ага… Ага! Вам бы наверняка понравилось. Это телесериал о мафиози, который среди прочего ходит к психоаналитику, причем женщине. Его «Эйч-би-оу» крутит.

— «Эйч-би-оу»?

— Простите. Кабельная сеть.

Он сделал в блокноте три пометки.

— Послушайте. В моем мире… Знаю, это звучит безумно. В книге Линднера…

— Линднера?

— Линднера. «Пятидесятиминутный час». Бестселлер пятидесятых годов.

— Судя по названию, это книга о психиатрии. И что, действительно бестселлер?

— Так, давайте сначала. Еще раньше он написал книгу, из которой взяли выражение «Бунтовщик без идеала», но к фильму она никак не относится…

Он принялся строчить.

— Чем дальше в лес, тем толще партизаны, а? — спросил я.

— Продолжайте. Ну пожалуйста.

— У Линднера был пациент, который думал, будто живет на другой планете [84], среди высокоразвитой цивилизации, галактического масштаба. Натуральная космоопера, за двадцать лет до «Звездных войн». Так вот…

Он черкнул два слова, не отрывая от меня глаз.

— В моем мире, — очень медленно и четко проговорил я, глядя прямо на него, — в семьдесят седьмом году был выпущен фильм «Звездные войны», который произвел в Голливуде настоящую революцию.

— Хорошо, — сказал он.

— Так мы никуда не продвинемся! — воскликнул я.

И тут он сказал самую воодушевляющую вещь, какую я слышал за эти два дня.

— Что значит «мы», — произнес он, — кемо сабе? [85]

Мы чуть животы не надорвали, а когда отсмеялись, я попробовал рассказать ему, действительно рассказать, что, на мой взгляд, случилось.

Говорят, прошлое — это чужая страна; манеры и нравы там совершенно другие.

Чем глубже я закапывался, тем глубже мне надо было закопаться еще. Передо мной скопилось то ли двенадцать, то ли пятнадцать энциклопедий и справочников.

Теперь я понимаю, что чувствуют завзятые конспирологи. И дело не в Тройственной комиссии [86] или Генри Киссинджере [87] (здесь — мелкий чиновник из Комиссии по ядерному урегулированию), королеве Англии, «Зоне 51» [88] или маленьких зеленых человечках. Такое ощущение, что на меня ополчилась вся история с целью снести мне крышу раз и навсегда. Силы неравны. Чем больше выясняешь, тем большее требует объяснений… ну сколько можно… это никогда не кончится.

Где точка ветвления?

Мы влипли в историю, как насекомые в янтарь, и смола вокруг меня начинает густеть.

Кто я такой, чтобы идти против смолы Времени?

Психиатр попросил меня записать как можно больше и вспомнить все, что я смогу, все, что придет в голову, — президентов, автомобили, войны, события культуры. Он хочет прочесть это заранее и зарезервировал для нашей следующей встречи, в пятницу, целых два часа.

Как легко догадаться, меня эта перспектива не слишком вдохновляет.

Навестить меня приехала моя вторая дочь, Селин. Как я только ни старался, буквально из кожи вон лез, а она все равно взяла и стала христианкой.

Она следит за мной, как ястреб. Мы никогда не были так же близки с ней, как с Морин; она дочь своей матери.

— Как ты себя чувствуешь?

— Просто замечательно, — ответил я, — при прочих равных.

— Каких еще равных? — Глаза у нее зеленые-презеленые, точно как у матери.

— Если ты не возражаешь, я что-то устал отвечать на вопросы. Или задавать их.

— Поосторожней бы ты с этими своими инструментами.

— Дело не в электроинструментах и не в ударе током, — сказал я. — Не знаю, что тебе говорила Мо, но последние несколько дней мне было очень не по себе.

— Послушай, пап, — сказала она, — не знаю, что там за проблемы, но мы тебя обязательно вытащим.

— Чтобы меня вытащить, надо запустить две тысячи лет на обратную перемотку.

— Что?

— Ничего. Просто я устал. И мне надо в хозяйственный магазин, купить выключатель для пилы, пока я не спалил тут все дотла, или не вызвал Третью мировую войну, или еще чего похуже. Наверняка тут должны быть хозяйственные магазины, иначе откуда у меня электроинструмент.

Она посмотрела на меня так, будто я отрастил щупальца.

— Шучу, шучу, — сказал я. — Расслабься, Селин. Я твой старый усталый отец, только и всего. Когда-нибудь освою тут все ходы и выходы и буду как огурчик.

Совершенно никакой реакции.

— Это ирония, — сказал я. — Я же всегда славился своим чувством юмора. Помнишь?

— Н-ну, да. Типа того.

— Здорово! — сказал я. — Поехали съедим по гамбургеру в «Макдональдсе».

— Где?