Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

Скажу откровенно: этот прямой репортаж из ада — одна из самых душераздирающих книг, какие я читал в своей жизни, а уж сколько я их прочел, этих душераздирающих произведений, один Бог знает, — от «Ста двадцати дней Содома» до «Американского психопата»[158]. Вообще-то я обожаю страшные рассказы, особенно когда все в них вымышлено. К несчастью, то, что пишет Солженицын, — вполне реально: физические и моральные пытки, каторжные работы, наказания, голод, сибирская стужа (в которой плевок замерзает на лету), общие могилы, попытки мятежей, подавляемые со зверской жестокостью, ухищрения и унижения, направленные на то, чтобы превратить человека в животное, и временами достигающие своей цели — временами, но не всегда; свидетельством тому сам «Архипелаг ГУЛАГ». И все эти люди невиновны: это «агнцы, отданные на заклание», как пишет Солженицын, которого приговорили к восьми годам лагерей и вечной ссылке за то, что он в письмах к другу критиковал Сталина, даже не называя его по имени! Совсем как в «Шутке» Кундеры! Этот памятник погибшим вошел в историю благодаря не только самому Солженицыну, но еще и содействию 227 других мучеников коммунистического тоталитаризма, помогавших ему с опасностью для жизни (не имея бумаги для записей, они заучивали книгу наизусть); автор говорит от имени миллионов жертв того, что он называет «карательной машиной».

До Солженицына такие же ужасающие свидетельства публиковали и другие бывшие узники лагерей («Колымские рассказы» Варлама Шаламова, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург), но именно Солженицын во всей полноте поведал миру о том, как социалистическая утопия обернулась кошмаром, и эта книга принесла новому Толстому Нобелевскую премию по литературе за 1970 год, которую он принял, несмотря на запрет властей, после чего в феврале 1974 года был выдворен из СССР, куда вернулся только спустя 20 лет (совсем как д'Артаньян). Из этого можно сделать следующий вывод (при том что сравнивать два этих бедствия — чистый идиотизм): если нацистский геноцид хотя бы открыто опирался на расовую ненависть, то коммунистический был куда лицемернее, ибо декларировал «счастье для всех». Кстати сказать, я очень удивлен, что в наш демократический список не попала книга Примо Леви «Человек ли я?», столь же актуальная (слава Богу, в нем есть хотя бы «Дневник» Анны Франк, представляющий холокост).

Вообще, если вдуматься, наше пятидесятикнижие являет собой зеркало XX века: здесь найдется несколько прелестных, легких произведений типа «Великого Гэтсби» или «Здравствуй, грусть», но сколько же наряду с ними потрясающих книг — свидетельниц того, как за последние сто лет человечество побило все рекорды жестокости, варварства, расизма и тирании! Что же нам делать со всем этим? При чтении «Архипелага ГУЛАГ» чувствуешь себя раздавленным, бессильным и спешишь внушить себе, что все эти ужасы должны послужить чему-нибудь — хотя бы тому, чтобы это больше не повторялось. Вывод, который мое поколение может сделать из этого чтения, заставляет вздрогнуть: а что если эта беспредельная жестокость XX века была нам попросту… полезна? Что если нам нужно было пройти через это? Тогда бессмысленность пыток, чего доброго, стала бы выглядеть необходимостью, а Солженицын — современный Данте — превратился бы… в утописта.

В любом случае каждый, кто не согласится с моим предыдущим высказыванием, будет немедленно арестован, засунут в гроб, полный клопов, и погружен на восемь часов в ледяную воду, рядом с динамиком, исполняющим в режиме нон-стоп «Танец утят». Ибо такова моя царская воля.

№ 14. Умберто Эко «ИМЯ РОЗЫ» (1981)

Номер 14 этого хит-парада литературных гениев века достался Умберто Эко за его первый роман «Имя розы», вышедший в 1981 году. Умберто Эко, родившемуся в Алессандрии (Пьемонт) в 1932 г., было тогда 49 лет; сегодня, в 2000 году, ему, стало быть, 68. Он занимает престижную должность профессора семиотики в Болонском университете, и, даже если у нас возникают сомнения в чрезмерно высокой оценке читателей этого романа (вызванной, вероятно, превосходной экранизацией Жан-Жака Анно), следует признать, что «Имя розы» и при повторном чтении выглядит весьма искусно закрученным опусом.