Лучшие романы

Многие из этих обширных и пыльных галерей, уставленных машинами, молчали. Бесконечный ряд потушенных печей свидетельствовал о революционных неурядицах. Но где бы ни шла работа, ее выполняли вяло двигающиеся рабочие в синей холстине. Единственно, кто не носил здесь синее, – надзиратели и Рабочая полиция в оранжевых мундирах. После разгоряченных лиц в танцевальных залах и лихорадочной энергии в деловом квартале Грэм не мог не отметить усталых глаз, впалых щёк и вялых мускулов у многих рабочих. Те, кого он видел за работой, физически были явно слабее броско одетых управляющих и надзирательниц, руководивших трудягами. Крепкие рабочие викторианских времен исчезли – следом за лошадьми и другими источниками живой силы. Их дорогостоящую мускулатуру заменили искусные машины. Рабочие нового времени, мужчины и женщины, главным образом присматривали за машинами и загружали их, они были обслугой или подневольными художниками.

Женщины, по сравнению с теми, которых помнил Грэм, в массе были невзрачны и плоскогруды. Две сотни лет свободы от моральных запретов пуританской религии, две сотни лет городской жизни сделали свое дело, вытравив женскую красоту и живость из этой синей армии. Блеск красоты или ума, любая привлекательность или незаурядность позволяли, как встарь, вырваться из кабалы и найти дорогу в Города Наслаждений с их роскошью и удовольствиями; потом – эйтаназия и покой. Души, взращенные на скудной пище, не могли противостоять таким соблазнам. При первой жизни Грэма в молодые растущие города стекались рабочие – они были разнородны, они еще заботились о традициях личной честности и высокой морали; теперь они слились в обособленный класс с собственной нравственностью, собственными физическими особенностями – и даже собственным диалектом.

Они продвигались все ниже и ниже, к рабочим помещениям. Под землей пересекли одну из улиц с движущимися путями и увидели далеко вверху бегущие платформы и вспышки белого света, мелькающие на стыках. Остановившиеся фабрики были скудно освещены; Грэму показалось, что эти туманные острова гигантских машин вдавлены в мрачный сумрак. Даже там, где шла работа, освещение было далеко не таким ярким, как в общественных местах.

Позади пылающих озер идемита копошился муравейник ювелиров; с некоторыми трудностями, снова при помощи подписи Грэма, они туда прошли. Галереи были высокие, темные и довольно холодные. В первой несколько мужчин делали узоры из золотой филиграни, каждый за своим верстачком под затененной лампой. В длинном ряду световых полос были видны проворные, озаренные лампами пальцы, быстро перевивавшие желтую блестящую проволоку, и напряженные, словно призрачные, лица, прячущиеся в тени, – это производило очень странное впечатление.

Изделия были чудесной работы, но без намека на силу и своеобразие рисунка и формы – по большей части замысловатые орнаменты или повторение вариантов какого-нибудь геометрического мотива. Рабочие здесь носили особую белую форму без карманов и рукавов. Переодевались, приходя на работу, но вечером, прежде чем выпустить за пределы мастерских, их раздевали и обыскивали. Но, несмотря на все предосторожности, сокрушенно сказал полицейский, Департамент нередко обкрадывали.

Далее находилась галерея, где женщины резали и гранили искусственные рубины, и участок, где мужчины и женщины трудились над медными сетчатыми заготовками – основой для изразцов с перегородчатой эмалью. У многих губы и ноздри были мертвенно-белыми из-за болезни, вызывавшейся особой, чрезвычайно модной пурпурной эмалью. Асано извинился перед Грэмом за такое неприятное зрелище, оправдываясь тем, что идти здесь было удобней.

– Это я и хотел видеть, – сказал Грэм. – Именно это я и хотел видеть.

Он постарался не вздрогнуть при виде особенно обезображенного лица.

– Она могла бы поостеречься, – заметил Асано.

Грэм негодующе возразил.

– Но, сир, мы никак не можем обойтись без пурпура, – сказал Асано. – В ваши времена люди могли носить грубые украшения, они были ближе к варварству на двести лет.

Они пошли дальше по одной из нижних галерей фабрики перегородчатой эмали и приблизились к крутому мостику. Заглянув через перила, Грэм обнаружил, что внизу, под самыми мощными сводами, которые он здесь видел, располагается причал. Три баржи, окутанные мучнистой пылью, стояли под разгрузкой – множество мужчин, кашляя, катили тележки с полевым шпатом; пыль наполняла помещение удушливым туманом, придавая электрическим огням желтый оттенок. Под ногами рабочих прыгали смутные тени, метались по длинной, выбеленной пылью стене. Рабочие то и дело останавливались, чтобы откашляться.

Мрачные, тяжелые массы каменной кладки, вздымавшиеся над чернильно-черной водой, навели Грэма на мысль о множестве коридоров, лифтов и галерей, громоздящихся сейчас этаж за этажом между ним и открытым небом. Люди молча работали под присмотром двух стражников из Рабочей полиции. Шаги гулко отдавались на дощатых мостках, по которым они ходили с причала на баржи и обратно. Пока Грэм наблюдал за этой сценой, чей-то голос в темноте запел.