Лучшие романы

– Посмотрите на них, – сказал маленький японец. – Много ли в них сейчас материнского чувства?

Галерея проходила над краем огромной перегородки, отделявшей танцевальный зал от фойе с широкими арками, через которые были видны беспрерывно движущиеся городские пути. В фойе роилась толпа людей, одетых не так блестяще, как танцующие, но по числу им почти не уступавших. В основном они носили синюю форму Департамента Труда, столь хорошо знакомую Грэму. Слишком бедные, чтобы пройти через турникет, на празднество, они не могли оторваться от соблазнительной музыки. Некоторые даже расчистили себе место и отплясывали в кругу, размахивая своими лохмотьями. Танцуя, они что-то выкрикивали, но их жестов и намеков Грэм не мог понять. Кто-то начал насвистывать мотив революционной песни, но, по-видимому, эта попытка была немедля пресечена. Это происходило в темном углу, и Грэм ничего не смог рассмотреть. Он снова повернулся к залу. Над кариатидами стояли мраморные бюсты тех, кого новый век признал своими нравственными учителями и провозвестниками; их имена по большей части были незнакомы Грэму, но он узнал Гранта Аллена[22], Ле-Галльена[23], Ницше, Шелли и Годвина[24]. Широкие черные гирлянды и восторженные лозунги красноречиво оттеняли огромную надпись под потолком зала: «Праздник Пробуждения». Праздник, как видно, был в разгаре.

– Мириады людей для этого взяли отпуск или не явились на работу, не говоря уж о бастующих рабочих. Эта публика всегда готова праздновать, – заметил Асано.

Грэм подошел к парапету, нагнулся и стал разглядывать танцующих. На галерее стояли только он и его спутник, да по углам шептались две-три парочки. Зал дышал жаром энергичного движения и запахом духов. И женщины, и мужчины были одеты легко – руки голые, шеи открыты; тепло, царившее в городе, это позволяло. На головах мужчин – масса кудрей, наподобие женских, подбородки всегда чисто выбриты, а лица, как правило, нарумянены. Многие женщины красивы, и все одеты с утонченным кокетством. Пары кружились с самозабвенными лицами, полузакрыв от удовольствия глаза.

– Что это за люди? – спросил Грэм.

– Наемные работники – зажиточные работники. То, что вы называли средним классом. Независимые торговцы и ремесленники с их мелкими лавками и предприятиями давно исчезли, а здесь – торговые служащие, управляющие, инженеры сотен разновидностей. Сегодня праздник, и в городе все танцевальные залы и молельни набиты битком.

– А женщины?

– То же самое. Сейчас есть тысячи занятий, подходящих для женщин. В ваше время они только появлялись – независимые работающие женщины. Сейчас большинство женщин независимы. Почти все они состоят в браке – есть много разновидностей брачных контрактов, – и это дает им дополнителные средства и позволяет развлекаться.

– Понимаю, – сказал Грэм. Он глядел на разгоряченные лица, на блестящий вихрь танца и все думал об этом кошмаре, о беспомощных розовых ручонках. – И они – матери…

– Большинство из них.

– Чем больше смотрю, тем сложнее кажутся ваши проблемы. Эта, например, – неожиданность для меня. И сообщения из Парижа неожиданность.

Помолчав немного, он продолжал:

– Все они – матери… Наверно, я скоро смогу смотреть на вещи вашими глазами. Мой разум скован старыми воззрениями – полагаю, они исходят из потребностей, которые давно ушли. Разумеется, в наш век женщине полагалось не только вынашивать детей, но и лелеять их, посвящать им себя, воспитывать. Всем нравственным и умственным развитием ребенок был обязан матери. Или лишался всего этого. Должен признать, без воспитания оказывались многие. Теперь – это ясно – нужды в такой заботе не больше чем у бабочек. Да, я понимаю! Но у нас был идеал, образ серьезной, терпеливой женщины, скромной, молчаливой хозяйки дома, матери, воспитательницы настоящих мужчин – любовь к ней была сродни поклонению… – Он помолчал и повторил: – Да, поклонению.

– Идеалы меняются, – проговорил маленький японец, – когда меняются потребности.

Грэм очнулся от мгновенной задумчивости, и Асано повторил свои слова. Ум Грэма вернулся к сегодняшним делам.

– Без сомнения, это вполне разумно. Выдержка, воздержание, здравомыслие, самоотверженность были нужны в эпоху варварства, эпоху опасностей. Непреклонность – дань, приносимая непокоренной природе. Но теперь человек подчинил себе природу ради удовлетворения всех практических целей, политикой занимаются вожди с их черной полицией, а жизнь отдана удовольствиям.

Он снова взглянул на танцующих.

– Да, удовольствиям.

– Им тоже бывает невесело, – задумчиво проговорил Асано.

– Они выглядят юнцами. Там, среди них, я был бы самым старым. А в моем времени я считался человеком средних лет.

– Они молоды. В городах среди людей этого класса мало стариков.

– Как так?

– Старым людям живется далеко не так приятно, как они привыкают жить смолоду, если они не настолько богаты, чтобы нанимать любовниц и прислугу. И у нас есть институт эйтаназии.

– Ах, эта эйтаназия! Легкая смерть?