Лучшие романы

– Легкая смерть. Это последнее удовольствие. Компания эйтаназии делает это хорошо. Человек вносит определенную сумму – немалую, – вносит задолго вперед, отправляется в какой-нибудь из Городов Наслаждений и возвращается другим – усталым, очень усталым.

– Мне еще многое нужно понять, – помолчав, сказал Грэм. – Хотя я и вижу во всем этом логику. Наша броня суровой добродетели и мрачной сдержанности была следствием опасности, незащищенности. Но уже в мои дни стоик и пуританин были исчезающими типажами. В старину человек был вооружен против боли, теперь он жаждет удовольствия. В этом вся разница. Цивилизация отодвинула боль и опасность очень далеко – по крайней мере, для обеспеченных людей. И только обеспеченные люди берутся теперь в расчет. Я ведь проспал две сотни лет.

Еще с минуту, опершись на балюстраду, они следили за сложными фигурами танца. Зрелище и в самом деле было очень красиво.

– Клянусь Богом! – воскликнул вдруг Грэм. – Я предпочел бы оказаться раненым часовым, замерзающим в снегу, чем одним из этих накрашенных болванов!

– В снегу, – возразил Асано, – начинаешь думать по-другому.

– Я недостаточно цивилизован, – продолжал Грэм, не обращая внимания на его слова. – Вот в чем беда. Первобытный дикарь, человек палеолита. А у этих людей источник ярости, страха, гнева закрыт и опечатан. Образ жизни сделал их приветливыми, легкими и приятными в общении. Вам приходится мириться с моим возмущением и недовольством – я из девятнадцатого века. Эти люди, вы говорите, искусные работники? Но пока они танцуют, другие люди в Париже сражаются и умирают – чтобы эти могли веселиться.

Асано чуть заметно улыбнулся.

– В Лондоне тоже за это умирают.

Они помолчали.

– Где спят эти люди?

– Наверху и внизу – здесь настоящий муравейник.

– А где работают? Ведь здесь проходит их домашняя жизнь?

– Сегодня ночью вряд ли кто будет работать. Половина здешних – отпускники. Но мы можем пойти туда, где работают, если хотите.

Грэм еще некоторое время наблюдал за танцующими, потом резко отвернулся.

– Хочу поглядеть на рабочих. На этих насмотрелся досыта.

Асано показывал дорогу – по галерее над залом. Вскоре они дошли до поперечного коридора, из которого тянуло свежим, прохладным воздухом. Миновав его, Асано остановился и с улыбкой обернулся к Грэму.

– Здесь, сир, нечто… это вы хотя бы узнаете… Впрочем, я не стану рассказывать. Идемте!

Он двинулся по крытому переходу; стало холодно. По отзвуку шагов было слышно, что они на мосту. Они вышли на круговую галерею, застекленную с внешней стороны, и тут же оказались в круглом помещении; оно вроде было знакомо Грэму, хотя он не мог точно припомнить, когда заходил сюда прежде. Здесь была лестница с перекладинами – первая, увиденная им после пробуждения, – по которой они поднялись в высокий темный, холодный зал, где была еще одна, почти вертикальная лестница. Пока они карабкались по перекладинам, Грэм еще ничего не понимал.

Но на самом верху он понял – и узнал металлическую решетку, за которую ухватился. Он стоял в клетке под шаром на куполе собора Святого Павла. Купол все-таки немного выступал над общей кровлей города; он возвышался в сумеречной тишине, маслянисто сияя при свете далеких огней, и плавными обводами уходил вниз, в кольцевой ров темноты.

Грэм смотрел между перекладинами решетки и видел на расчищенном ветром северном небосклоне созвездия – ничуть не изменившиеся. Капелла висела на западе, Вега поднималась, и семь точек Большой Медведицы поблескивали над головой, творя свое вечное неторопливое кружение вокруг полюса.

Эти звезды были видны на чистом куске неба. К югу и востоку огромные круглые силуэты ветряных колес безжалостно закрывали небеса, так что даже сияние вокруг дворца Совета было скрыто от глаза. На юго-западе, как бледный призрак, висел Орион, проглядывая сквозь переплетения балок и тросов над слепящей россыпью огней. Вой сирен, доносившийся с летных площадок, возвещал миру, что один из аэропланов готов к старту. Грэм какое-то время неотрывно смотрел на яркие огни площадки. Потом снова повернулся к северным созвездиям.

Он долго молчал.

– Вот это, – сказал он наконец, улыбаясь в темноте, – самое странное для меня ощущение. Стоять на куполе Святого Павла и снова видеть эти знакомые молчаливые звезды!

По запутанным переходам Асано провел его в игорные и деловые кварталы, где велась крупная биржевая игра, где люди делали и теряли огромные состояния. Грэм увидел бесконечный ряд очень высоких залов, окруженных многими ярусами галерей, на которые выходили тысячи контор. Пространство между галереями пересекали мосты, пешеходные дорожки, воздушные рельсовые пути, трапеции и тросовые спуски. Здесь больше чем где бы то ни было ощущалось напряженное, лихорадочное оживление, спешка, неудержимая деловая суета. В глаза лезла неистовая реклама, так что голова кружилась от хоровода красок и огней. Болтающие Машины особо гнусного толка торчали повсюду, они наполняли воздух пронзительными воплями на идиотском жаргоне: «Разуй глаза и усекай!», «Налетай, греби лопатой!», «Эй, губошлепы, подходи и слушай!»