Лукьяненко

К концу мая ждали наводнения. Но на этот раз обошлось. А бывали годы, и довольно часто, когда мутной грязной водой подкатывала Кубань к Красному лесу горские снега, и тогда серебряный трезвон колоколов деревянной церкви натужно, призывно бил тревогу, разливался по станице, долетал до дальних кошей, сзывая на сборную площадь. Стар и млад подымались тогда, запрягали подводы, бросали на них топоры, вилы, лопаты, все имевшиеся под рукой мешки и чувалы. Всем миром отправлялись к Красному лесу и дальше, за него. Добирались уже по воде, и вот там начиналась борьба, отчаянная, лихорадочная битва с наводнением. Рубили в ближнем лесу хмыз[1], подвозили его к прорвам, вбивали, стоя по пояс в воде, колья, делали плетни, набивали мешки песком и землей, бросали в эти прорвы, пока те не успокаивались. Вода поступала через низкий берег все напористей, затопляла стоявшие стеной хлебные поля. Тут и там плыли копны сена, потом вдруг переворачивались, на глазах превращались в большие разорванные клочья на плоской водной поверхности.

Вдоль невидимого теперь берега Кубани копошились люди в холодной до боли в костях воде. Крики детей, плач и гомон баб дополняли картину сутолоки и неразберихи. Больше всех страдали, конечно, те, чьи нивы оказались на низких местах в роковом соседстве с покатым берегом. Где тонко, там и рвется! В такое время хутора и сады и без того обделенных при нарезке земли казаков можно было узнать разве что только по верхушкам деревьев да беленым трубам и гребешкам крытых камышом хаток.

В такие тревожные дни нередко можно было услышать причитания и плач. Оплакивали утопших. Тонули и в другие дни после наводнения, особенно дети. Случалось это горе уже тогда, когда большая вода спадала, оставляя огромные лужищи в балках и падинах. Тут же плескались гуси, перемежаясь с детворой, брошенной без присмотра. И редко случалось, чтоб кому-то из особо удачливых выпадало счастье подстеречь отставшую от ушедшей воды рыбину…

НА ЗАРЕ

Помимо молвы и всего, что сохранилось в памяти редких теперь старожилов о самой станице Ивановской того времени, когда родился Павлуша Лукьяненко, есть сведения и о более ранней поре, той самой, когда еще первые запорожцы заселяли кубанскую землю.

Чтобы такие богатые рыбой, солью и дичью места, к тому же еще никем и никогда не обжитые, да были не-знакомы запорожцам ранее того часа, когда в Петербурге им наконец подписали в конце июня документ на право владения кубанскими землями, — в то трудно поверить.

Кошевой атаман Захарий Чепега спешил, посылая ранней весной премьер-майора Мокия Гулика для рекогносцировки на Тамань. Заполучена желанная грамота, и через месяц, в августе того же года, запорожский полковник Савва Леонтьевич Белый усаживает более трех тысяч казаков на полсотни байд, и вся команда отправляется в нелегкий путь. Капитан бригадирского ранга Павел Васильевич Пустошкин должен был способствовать благополучному приплытию к таманскому берегу, что и совершилось 25 августа 1792 года.

Затем из-за Буга, где укрылись запорожцы от царских немилостей, в самом начале сентября отправляется другая партия казаков. Предводительствуемые самим Захарием Чепегой, они направляются через Дон к Ейскому городку. Прибывших к концу октября пеших и конных, обоз и войсковое правительство застигла скверная погода. Потому и сообщил Чепега таврическому губернатору С. С. Жегулину, что они решили «на зимовлю расположиться по левую сторону реки Ей».

Как только весна окончательно утвердилась в округе и можно стало ночевать в пути под открытым небом, 10 мая 1792 года часть конной команды во главе с атаманом Чепегой снимается с зимней стоянки и продвигается вверх по течению Кубани к Усть-Лабинскому редуту. Отсюда казаки будут просить соизволения высшего начальства указать то место, где следует основать первый кордон Кубанской пограничной стражи. Так возникли в десяти верстах один от другого казачьи кордоны, в каждом из которых разместился гарнизон в пятьдесят человек под началом одного старшины. Уже к июню того же года были заложены десять кордонов и главный из них — Ореховатый, где поселились сто пятьдесят три казака. А в скором времени неподалеку от кордона заложили крепость и град Екатеринодар.

Через три дня по возведении кордонов Чепега отправляет рапорт таврическому губернатору, где отмечает, что казаки, не теряя «к домостроительству нынешнего удобного времени, заводят свои воинские селения по-над рекою Кубаном… между коими повыше Казачьего ерка верст за пятьдесят и главный войсковой град…».

Непуганая дичь, тараща глаза на воздвигаемые сооружения, сторонилась звона топора и визга пилы. Таились под кустами тернов фазаны и зайцы, дрофы, припадая к земле и замирая, прерывали свой бег, натыкаясь на следы человеческих ног. И только седобородые ковыли султанами развевались как ни в чем не бывало посреди нетронутых девственных трав, горделиво не замечая перемен.

Так начиналось утро кубанской казачьей истории, ее хлопотная, полная надежд и опасностей пора…