Луна как жерло пушки. Роман и повести

Она отлично понимала, в каком глубоком подполье он находится, если свора жандармов и тайных агентов так и не может напасть на его след, за какой глухой стеной прячется, какие лесные дебри скрывают его от волков из стаи Гитлера — Антонеску. И вместе с тем нисколько не сомневалась, что с ним можно встретиться на улице, при ярком свете солнца. Иначе она б никогда не увидела его — но она видела, видела! Хотя он и не познакомился с нею, не снял с головы шляпу и не поцеловал ей руку… Но она запомнила его лицо и теперь различит его среди тысячной толпы: оно все время стоит перед глазами… Нужно найти его — только он сможет понять и поддержать ее.

Но дни шли, по-прежнему тягостные, и в конце концов она даже осталась без тех двух-трех учеников, которым давала уроки немецкого языка.

Как-то на неделе, в один из вечеров, когда у нее стало темнеть в глазах от одиночества, она решила пойти к Илие. Только он, со своей беспримерной и преданной любовью, может помочь ей.

Как-то раз она видела его у себя под окном — промелькнул точно тень, чтоб успела заметить, и было это уже после того, как все отвернулись от нее… Она никак не откликнулась на его любовь, напротив, заметив ее, старалась не подавать надежд, хотя в других случаях вела себя совсем иначе… И все же чувствовала себя виноватой перед ним, поскольку свыклась с его чувством, считала, что иначе и быть не может. В особенности нравилось слушать его рассказы о злоключениях в тюрьме, куда он попал по уголовному делу. Приятно было получать из его рук румяные, слегка подгорелые ковриги хлеба — пекарь приносил их на встречи в те времена, когда еще выходил с ней на связь по заданию группы. Она жадно набрасывалась на хлеб прямо на глазах у прохожих, зная, как приятно это Илие.

— Настоящая конспирация в том, чтоб не было видно никакой конспирации, — подбадривал ее Илие.

— Пускай лучше считают шалопаями, из тех, что ходят по улицам в обнимку: им нечего таиться, — шутливо добавляла она и в самом деле принималась обнимать его.

Только потом она поняла, что не имела права так вести себя — ведь он любил ее по-настоящему.

Она беспрестанно думала, лежа по целым дням в постели со скрещенными на затылке руками.

"Бабочка"… Это он так прозвал ее… А когда начнет смеяться, размахивать руками, длинными точно грабли… Сам, между прочим, маленький, почти с подростка. Он нравился ей — был очень скромным, всегда умел помочь, поддержать. Когда он рядом, не существует никаких условностей, ни в чем не нужно сомневаться. Идешь рядом — и сами собой отпадают требования конспирации. Он так свободно, уверенно держался на улице, что никому и в голову не могло прийти, будто этому человеку нужно в чем-то таиться… Работая в военной пекарне, Илие снабжал хлебом гарнизон… Пекарь очень нравился и лицеистам, бывшим ее коллегам. Ребята считали его настоящим пролетарием, и каждое его требование воспринимали как приказ, стараясь во что бы то ни стало выполнить его.

Он передавал из пекарни хлеб, подсказывал, какими путями лучше всего переправлять его пленным советским бойцам, учил, где и как прятать бежавших из лагеря… Как-то вечерними сумерками он повел ее и еще нескольких лицеистов за город. Ребята спрятались в кустарнике, чтоб кто-нибудь не заметил их случайно, и стали наблюдать за ним, он же стал показывать, как можно быстро, в мгновение ока, взобраться на телеграфный столб.

Потом по его примеру стали влезать на столб и они, пока он наконец торжественно не вручил им клещи, которыми перекусывают проволоку.

— Только смотрите, чтоб как-нибудь не дошло до нашего грозного ответственного.

— До кого? Но почему, почему?

— Исключается! — ответил Илие. — Получайте инструмент и действуйте — меня по рукам и ногам связала эта проклятая пекарня… Шагу не могу свободно ступить… Если арестуют — умрут с голоду пленные… И наши заключенные, политические… Я, ни много ни мало, пуп земли!

Нередко случалось, что голод гнал Лилиану в пекарню. Рабочие, зная, как относится к девушке Илие, принимали ее будто какую-то принцессу, и это было восхитительно… Порою у нее было ощущение — в особенности после того, как на горизонте появился Дэнуц, — словно она родная сестра девушки из рассказа Горького "Двадцать шесть и одна". Бедный Илие, что б он сказал, если б узнал о ее отношениях с Фурникэ… Конечно, перед другими не показал бы волнения, даже малейшего намека, потому что глубоко прячет свою любовь.

Девушка вскочила с постели, прикрутила фитиль в лампе, подошла к окну. Приподняв край занавески, выглянула во двор. Прислонившись лбом к стеклу, долго стояла неподвижно, опечаленно, затем отвернулась от окна. Выкручивать фитиль не хотелось, но и невмоготу было снова валиться на постель. Она присела на край кровати, опершись локтями о колени и положив на ладони подбородок.

Почему-то показалось, что во дворе снова кто-то ходит. Не выйти ли посмотреть? Однажды Илие уже незаметно подкрадывался к окну; быть может, пришел и сегодня? Едва они с Даном зашли в калитку, как возле дома промелькнула чья-то смутная тень, пропавшая в ночной тьме при их появлении.