Луна как жерло пушки. Роман и повести

Ну и болтун! Ради шутки готов на все. Нет для него другого бога, кроме смеха, или, на худой конец, ухмылки. Вспоминаю наш недавний разговор. А ведь он так и не назвал имени Стефании. Что, если он вовсе не ее имел в виду? Как бы не так! Кого же еще? А вот имени ее так и не произнес. Не произнес. Почему?

А я… Скорее всего, я просто боюсь признаться самому себе. Я люблю ее. А она относится ко мне, как положено относиться медсестре к любому парню в отряде.

Впрочем, достаточно поднять голову к небу, где жужжит очередной самолет, чтобы сразу забыть об этих бесполезных волнениях. Позади гремит, не умолкая, канонада. Вот уж несколько дней там идут кровопролитные бои. Небо алеет даже днем. То, что там происходит, — в этом нет никакого сомнения, — имеет значение для судьбы всей страны.

А мысль нет-нет да и скакнет к тому, что ждет нас впереди. Не опередят ли немцы, не окажемся ли в котле?

Окружение… Мы, трудармейцы, не могли не думать о том, что нам делать, если враг настигнет нас.

Но Силе, пройдошливый балагур, на этот счет отмалчивается.

— А вы "Туфа веницейского" спросите, у него же маршальский жезл, — роняет он. — Он, может быть, еще в четырнадцатом году воевал. Не верите — пусть сам расскажет, где это было, в каком чине состоял…

Силе имеет в виду Мефодие Туфяка. Высокий, стройный, подтянутый, в старомодных шнурованных сапогах и фуражке, он здорово смахивает на военного. Из-под черного козырька смотрят налитые кровью глаза. Лицо у него смуглое, но не как у цыгана, голос хриплый, хоть и кричит редко. Силе объясняет это слабостью Туфяка к рюмке: теперь-то пить стало нечего, вот он, дескать, и злобствует.

Допустим, что это так. Но при чем тут маршальский жезл, эти разговоры про войну четырнадцатого года? Туфяк, конечно, старше нас, но все равно больше тридцати пяти ему не дашь. Не иначе — очередная байка нашего Силе. Недолюбливает он Туфяка, а может, просто завидует его военной выправке.

Ребята бросаются к Мефодие, осаждают его вопросами. Захваченный врасплох, он медлит с ответом, хотя явно польщен всеобщим вниманием.

— Кто его знает… Гм… — тянет он, озираясь по сторонам. — Зависит, конечно… Как кому сподручнее… Но…

Тут он замечает Маковея, скромно стоящего в стороне, и догадывается, кто затеял этот разговор.

— А ну, марш отсюда, чтобы я вас тут не видел! Подослали, знаю!.. — И размахивает кулаками. — У вас есть старший, Гриша Чоб. Он командует, пусть он и отвечает!

Туфяк разъярен, он мечет громы и молнии, к вящему удовольствию Маковея.

Да, отъявленный плут наш Силе Маковей. И каждый раз предстает в новом обличье. Только услышу его голос и сразу вижу хитрющие глаза — они красивые, когда он не прячет зрачков под веками. Равнодушно смотреть в эти глаза невозможно: они словно вовлекают тебя в события, о которых он рассказывает, и ты смеешься, плачешь, бросаешься на помощь, скрежещешь в ярости зубами…

Нередко он сталкивал одних слушателей с другими — это доставляло ему удовольствие. Но в трудные минуты никто так не умел поднять настроение людей, вдохнуть в них бодрость, отвлечь от тяжелых мыслей.

Вот и теперь. Стоят ноябрьские холода, знобко не только ночью, но даже при свете дня. Работа и та не согревает. Наши ребята зябнут, жмутся друг к дружке. Сегодня с самого рассвета артиллерийские залпы часты, как удары сердца, — так и кажется, что ухает в собственной груди.

А Силе знай себе сыплет свои байки, словно сам черт ему не брат. Врет самозабвенно, подмигивая то одному, то другому.

А брови, брови что выделывают! Такие они у него, что, будь он глух и нем, и то бы, кажется, мог с их помощью многое сказать…

Смотришь — перед тобой настоящий босяк, а через минуту — это уже благородный граф. Достаточно одного жеста, прикосновения к острому шпицу пилотки и ребята слушают как завороженные: поток слов, выразительная мимика покоряют, захватывают воображение. Вот Силе провел двумя пальцами от переносицы к углам рта, а затем к ямочке на подбородке, — значит, тема меняется. жди новой истории. Сам он никогда не смеется, разве что улыбнется, и то лишь для того, чтобы дать сигнал к всеобщему хохоту.

Сегодня очередь Ариона Херцы, нашего парикмахера, полунемца-полумолдаванина. Силе изображает, как тот вместо лопаты таскает с собой термометр, постоянно показывающий 39 градусов, при надобности подменивает термометр медсестры, чтобы получить освобождение от работы.

Потом следует рассказ о том, как этот самый Арион стал мучиться животом и они с Силе, который не захотел оставить его одного в поле, попали в полевой лазарет.

Тут голос балагура смягчается.

— Удивительные люди эти русские, — продолжает он. — Сам бы не поверил, кабы не видел своими глазами. Вот, ей-богу, не вру…

И отбрасывает щелчком пилотку на затылок.