Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Не то приняли нас за раненых, не то по другой какой причине, — смотрим, только вошли — подносят по сто грамм. Не успели отдышаться, — пожалуйте к столу откушать: борщок — пальчики оближешь. Потом по пачке махры на брата. Сухарей тоже честь по чести, как положено — на весах. Вот она, война: то подыхаешь с голодухи, то набьешь живот, да так, что только смотри не лопни с натуги… А наш брадобрей на радостях взял да и слопал весь паек. Думал, авось еще дадут…

Щелчок, и пилотка возвращается в прежнее положение.

— Меня эдак культурно направляют в баню, а Ариона — на исследование. Первым делом, конечно, предлагают горшок и все такое…

— А тебя как? — спрашивает внезапно Казаку. — Ты же был ранен в ногу?

— Я ранен? — Силе сразу сникает, голос теряет всякое выражение. — A-а! Что об этом говорить. Сам расскажешь, небось не хуже меня знаешь…

Пальцы его опять проделывают путь от переносицы к ямочке на подбородке.

— А Херцу они прослушали, простукали вдоль и поперек, и что вы думаете? Нашли-таки у него болячку. Оказывается — грыжа! Повезло нашему молдавскому немцу, "середине на половине"…

Вот наконец Дон. Переправляемся на тот берег. Ура! Ласковы ли, хлебосольны ли казачки — это мы еще посмотрим. Пока первым делом надо помыться, соскрести с себя грязь, рыбки на уху наловить…

А вместо этого — марш по тревоге копать окопы, траншеи, ямы для дотов, огневые точки. Над берегом, в двух шагах от воды, пока река еще не оделась льдом. И никаких купаний! К воде подходить нельзя — ни-ни! — река под прицелом немецких орудий.

Слухи, распоряжения, новые указания, отменяющие прежние. И самая страшная новость: будто там, за рекой, солдаты наши дерутся в окружении. А много их? Кто знает. Говорят, много… Много тысяч.

— Да ладно брехать-то!

— Верно говорю. И кольцо сжимается все больше. Только вспомогательные части из второго эшелона сумели вырваться. Они переправляются на нашу сторону.

А еще будто бы где-то ниже или выше по течению просочились, уже на этот берег, не то "макаронники", не то "мамалыжники". Правда, их-то особенно опасаться не стоит. Горе-вояки! Они скорее музыканты, нежели солдаты…

Шутка приходится всем по душе.

А еще будто бы…

Это мирное, такое домашнее "будто бы", напоминающее о посиделках и сказках детства, то и дело пускается в ход при обсуждении самых разных вопросов — тактических, стратегических и прочих. Оно могло в равной мере означать и то, о чем мы слышали, и то, что нам хотелось услышать. В нем звучит то восхищение, то презрение. Все зависит от выражения лица говорящего, от того, как он это произносит. Порой это "будто бы" помогает позубоскалить над фрицами с их "блицкригом". А другой раз, произнесенное совершенно особым образом, оно может означать, что новость дошла до нас прямо из действующей, чуть ли не с линии огня.

Впрочем, как бы там его ни произносили, выражение это в ходу прежде всего среди наших землекопов и прочих гражданских лиц, оказавшихся в зоне военных действий бок о бок с настоящими солдатами.

Обсуждая и всячески дополняя этот поток новостей и слухов, мы испытываем ощущение, что и сами заняты важным делом, что играем определенную роль в происходящих событиях. Правда, мы так и не успеваем разобраться в них как следует. К нам назначают новых командиров. А норма теперь — страшно говорить… Десять кубометров…

— Ничего, — говорят нам, — тут сплошной песок. Только успевай махать лопатой.

Больше всех старается человек в чине старшины. Зовут его Фукс. И по речи и по внешности — настоящая военная косточка. И явился он сюда, говорят, прямо с передовой. Невысокий, сухощавый, с угловатым лицом, он поднимается на цыпочках, когда раздает указания. Держится свободно, точно знает нас давно. И так он ловко прибрал нас к рукам, что мы не успели даже пожаловаться насчет еды и другого чего, — и вот мы уже держим в руках лопаты и роем вовсю землю.

Дон тихо катит свои волны рядышком, а мы копаем под завывание ветра и посвист пуль, все глубже вгрызаемся в землю. В животе — пусто, в горле першит, на зубах скрипит проклятый песок. И все-таки мы воспрянули духом. И на Фукса глядим и не можем наглядеться: фронтовик, фуражка со звездочкой, на ремне — медная бляха, на петлицах — треугольники. Одна шинель чего стоит — опоясанная широким ремнем, с кобурой на боку. Даже то, как он отрывисто и резко произносит приказы, нам по душе — так разговаривают только с настоящими солдатами.

Особое чувство счастья мы испытываем на заре следующего дня, когда к нам подходит маршевая рота и занимает выкопанные нами траншеи и пулеметные гнезда. Славные они, эти солдаты! Крепкие, стриженые, чисто выбритые, обмундирование новенькое. Хочется каждого обнять. Уж как мы стараемся в то утро: выравниваем бруствер, расширяем пулеметные точки, чтобы удобнее было расположить в них боеприпасы и прочую амуницию, чтобы ребятам было легче воевать.