Луна как жерло пушки. Роман и повести

Стефания прекрасно слышала наш разговор, но я напрасно жду, что она вмешается. Не говоря ни слова, она переходит к следующему трудармейцу. Я слежу за ней краем глаза и вижу, как она медлит…

* * *

Мы сменяем ночную бригаду, получаем лопаты из рук усталых людей и сразу же приступаем к работе. Начинается яростная схватка с неистовым ветром, нагромождающим горы снега именно там, где пролегает санная дорога, где мы вырываем траншею в сугробах. Чудовищная сила! Валит с ног, ослепляет снежной крупой, вырывает из рук лопату, не дает разогнуться, поднять голову. Такое впечатление, словно ты совершенно голый и метель обвевает тебя своим ледяным крылом.

Не поддаюсь, глубже врываюсь в сугроб, изо всех сил сжимаю черенок лопаты, закрываю глаза и копаю, копаю, не давая себе передышки. С каждым движением ускоряю темп. Только ноги топчутся на месте, — при такой работе не очень разгуляешься.

Не думаю о трудностях, о морозе. Работаю. Не для того, чтобы что-то доказать Туфяку, до него мне меньше всего дела. Я хочу поскорее пробить дорогу, чтобы Чоб первым среди нас въехал в освобожденный город. Если кому-то охота позубоскалить на этот счет, что ж, пусть! Но каждый мой взмах, каждая откинутая в сторону глыба снега делает все более явной истину, смысл этой дороги: Сталинград наш! И я отбрасываю снег, покуда не обнаруживается мерзлая почва; я чутко слежу, чтобы пурга более не засыпала ее.

Иногда мне кажется, что какая-то злая сознательная сила настойчиво пытается ослепить меня, пробить насквозь, как тонкий лист бумаги. Но не сдаюсь, не отступаю ни на шаг. Ноги совершенно окоченели — я больше не чувствую их. Что ж, великолепно, говорю себе. Мороз тут абсолютно ни при чем. Моя сила воли совершила такое чудо. Я решил выстоять в единоборстве с ветром и добился своего. Не чувствую больше холода. Ладони горят, а ноги словно бетонные. На остальное — наплевать. Нужна дорога для саней — я даже вижу, как мы мчимся, как я соскакиваю в снег, чтобы коню было сподручнее бежать. Мы торопимся. Мы везем Гришу Чоба. Пока он жив, он должен увидеть освобожденный город. Не сегодня, так завтра — самое позднее. Мешкать нельзя. Так говорила Стефания.

Конечно, это мой старый трюк. "Крыша", фантазии мои… Ну и пусть, у меня ведь в руках лопата. И я работаю, не зная устали…

Я не могу допустить, не допущу, чтобы имя Гриши Чоба — живого ли, мертвого ли — было связано только с жалкими халупами нашего Калараша. Ради него, ради Никифора Комана, Трофима Выздоагэ и Силе Маковея, — ради всех моих братьев-землекопов я прокладываю эту дорогу к городу, который не сегодня-завтра будет полностью очищен от врага. Дорогу к Сталинграду. И пурге не остановить меня…

* * *

Поздно вечером, когда нас сменяют, обнаруживаю прескверную штуку: ноги мне не подчиняются. Проклятые конечности ниже лодыжек словно не мои — я совершенно не ощущаю их. Стоять могу, но сдвинуться с места — нет.

Заставляю себя оторваться, даже делаю несколько быстрых шагов — и валюсь в снег. Боли не чувствую. Пытаюсь встать, помогаю себе руками, еще надеюсь догнать колонну, пока никто не заметил моего позора. Тщетно. На губах — вкус снега. Хотя какой там вкус! Лежу беспомощный, уткнувшись лицом в снег. Ничтожный, убогий калека. Поднимаюсь, ползу на четвереньках. Не могу же я лежать именно теперь, здесь, где пробивают дорогу… Это совершенно исключено. Отлежавшись, собираюсь с силами и встаю… А теперь держаться! Не падать! Так. Шаг. Еще шаг…

— Что это значит, милый человек? — раздается голос Стефании. — Это есть игра такая, да?

У нее такой тон, словно она меня давно караулила и наконец настигла. А я ведь именно ее избегаю пуще всего, даже мысленно остерегаюсь произнести ее имя. Не хочу, чтобы она была замешана в этом деле. Боже, как я мечтал некогда увидеть хотя бы ее глаза, а теперь она обнимает меня. Что ж, она ведь медсестра… И ни о чем не спрашивает. Говорит только с напускной строгостью, как будто мы на медосмотре:

— Вольно, вольно, жолнер! Теперь спешить совсем не надо…

Она обхватывает меня еще крепче, я делаю шаг, другой. Эта рука, обнимающая меня… Нет, хватит! Пора покончить с этим самообманом. Я люблю ее, люблю с того самого мгновенья, как увидел впервые. Она была тогда еще со своим Леоном. Люблю ее, и нет на этом свете силы, которая могла бы отвратить меня от этой любви. А она, Штефана, любит другого, Леона своего. Я это хорошо знаю. Сколько раз я молил провидение вернуть его — из окружения, из плена, с того света — все равно! Был бы он жив, у меня бы еще оставались шансы. Но с мертвым соперничать — безнадежно.

— Возчик, быстрее. Быстрее езжай до нас! — кричит Стефания. Чувствую, какого труда стоит ей скрывать страдальческие нотки в голосе. Очевидно, возница, закутанный словно мумия, задремал на козлах, сжимая вожжи в руках: коняга все равно никуда с дороги не свернет…

Сани останавливаются, возница спрыгивает в снег и подходит к нам с видом человека, неоднократно наблюдавшего подобные картины. Вдвоем со Стефанией они поднимают меня на сиденье. Слева усаживается возчик, а справа…