Луна как жерло пушки. Роман и повести

Филя между тем засовывает сверток обратно в карман, — увы, карман этот далеко от меня — до него, пожалуй, и не дотянуться рукой. Даже думать нечего. Что ж, решаю, тем лучше. Значит, ему и в голову не придет, что это я приложил руку. Не будет у него оснований придраться ко мне. А то у него, у громилы, такая силища, шарахнет разок — и готово, нет меня! Выбросит на ходу из саней, и пока хватится Стефания, закоченею на дороге в снежном тулупе. Итак, спокойствие и выдержка.

Прежде всего, прекратить всякие разговоры: пусть задремлет снова. Зеваю, потягиваюсь, наблюдая краем глаза, как он держит вожжи, как понукает клячонку, что делает, когда сани подскакивают на ухабинах или скользят в ложбинки. Ловлю себя на желании притулиться к нему, положить голову к нему на плечо, чтобы ощутить малейший его жест, даже биение пульса.

Но движения мои скованы Стефанией, которая удобно примостилась на моем плече. Любой толчок может ее разбудить. Дьявол, неужели я так и не дотянусь до его кармана!

Вижу, Филя съежился, надвинул на глаза шапку, втянул голову в плечи. Удобная минута настала: медленно протягиваю руку за его спиной. Чувствую, что ладонь моя где-то рядом с карманом, несколько сантиметров — и смогу дотронуться до пачки табака. Еще усилие — и вот кончики пальцев касаются припухлости кармана. Легонько опускаю руку: надо отдышаться. Потом, когда он совсем ослабил вожжи и коняга стала тащиться шагом, повторяю попытку. Засовываю пальцы в его карман — и застываю.

Надо отдохнуть, от волнения я совершенно обессилел. Пережидаю, не вытаскивая ладони из кармана, не двигаясь, чтобы он привык к тяжести руки. Тут неожиданно начинает частить сердце. Теперь оно стучит не в ритме артиллерийских залпов, а в два, три раза чаще.

Раз, два, три… Четыре! Ухает канонада… Раз, два, три… Четы-ре!

Надо подождать, пока сердце немного уймется. Жду. Потом просовываю всю ладонь в карман и зажимаю в пальцах концы свертка. У меня какое-то полуобморочное состояние, оно никак не проходит. Я понимаю, что тут и страх, и напряжение, но руки не отнимаю. Придется привыкать — как-никак работа карманника для меня внове. Головокружение еще полностью не прошло, а я уже подбираюсь к свертку, продвигаюсь миллиметр за миллиметром, приноравливаюсь, как бы ловчее схватить его в удобную минуту.

Колонна ушла вперед, ее уже совсем не слышно. Небо заволокло, свод повисает все ниже — из него льется густая снежная пелена. Вокруг белая пустыня. В иные мгновения мне начинает казаться, что я на другой планете. Стефания спит глубоким сном. Рядом — черная тень громилы-возчика, сжимающего в руках вожжи и кнутовище, с надвинутой на лоб шапкой и поднятым воротником.

Меня пронизывает ужасная мысль. Что, если он не спит, а только притворяется? Что, если он почувствовал, что моя рука в его кармане, а теперь ждет, чтобы я поглубже засунул ее, и сейчас вцепится в нее железной хваткой? У него, наверное, и нож есть, и даже топор. Конечно, ведь теперь зима и он все время на дорогах…

Я знаю, что Филин способен на любую подлость. Если решился украсть этот табак — и у кого? — а потом спрятать его, чтобы теперь продавать своим товарищам за хлеб! Разве такой погнушается прикончить человека? Он не только меня, он может и Стефанию заодно погубить.

Я готов убрать руку, вытащить ее из кармана, но меня удерживает страх: вдруг пронюхает… Нет, лучше ждать. Ждать, пока благосклонное мгновение подскажет более удачный выход. Жду этого мгновенья…

Я, конечно, не раз бывал в сложных переплетах — смерти порой в глаза смотрел. Чего только не довелось испытать! Но такого… Я самому себе не могу толком объяснить это приключение… Откуда у меня такая невероятная выдержка, точность, прозорливость? Это умение владеть собой, своими движениями, импульсами. Эта сила, приведшая в готовность каждую мышечную фибру?

Ведь вот сижу столько времени, неестественно вытянув руку, запустив ладонь в его карман и сжимая пальцами сверток, и при этом — да, да! — трезво рассчитываю свои силы, готовясь к новому — и, возможно, роковому — движению, помня постоянно, что я не должен потревожить сон Стефании, прикорнувшей на моем плече. Я всецело поглощен этим стремлением ощущать все, что делается и справа и слева от меня. Только пятки и пальцы ног совершенно омертвели. Впрочем, мысль об этом тоже играет определенную — и не малую — роль в операции похищения табака. Вдруг придется сцепиться с верзилой, защищать Стефанию, бежать от преследования, скрываться в сугробах? Как поведут себя ноги, можно ли на них полагаться?

В создавшемся положении воображение решает эти вопросы просто. Раз надо — так надо! И эта мысль о цели, наверное, придаст мне силы подчинить себе даже онемевшие ноги. Речь-то идет в конце концов не о пачке табака, а о чем-то гораздо более значительном. Тут не только разум, но и инстинкт… и многое другое.

Сани подбрасывает на ухабах. В какой уж раз! Но мне нужно дождаться еще двух-трех таких толчков. Вот впереди как раз обозначается бугорок. Лишь бы лошадка не объехала его. Да нет, не объедет. Вон как бежит, как мелькают ее ноги…