Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Ну что ж, тем лучше, если один! — не дал ему договорить Рошкулец. Он помолчал и, не глядя, подвинул гостю табурет. — Водопровода у нас на Нижней окраине нет, а где и есть, не работает. Света нет, — продолжал он тоном рачительного хозяина. — А если женщине надо починить примус, или ей понадобилась новая касгрюля, или чайник прохудился? Ведь рабочие тоже начнут чай пить. Или, случится, кому-нибудь понадобится починить швейную машину или велосипед? А скоро у кого-нибудь на окраине может завестись патефон или радиоприемник… Почем знать! С другой стороны, мы немедленно устроим на работу несколько десятков безработных. Как только откроем мастерские. И тут же начнем выпускать ведра серийно, железные корыта, чтобы матерям было в чем купать малышей… А может, настанет и такое время, что придется соорудить для всей окраины баню с душем. С кранами — горячей воды и холодной… Потому что, ты ж понимаешь, на нашей окраине все больше пролетарии, для них-то стоит, не жалко…

Никогда еще Цурцуряну не видел Рошкульца таким. Налетчик почувствовал даже что-то вроде зависти. «Такой заморыш, — подумал он, — голодранец, десять лет таскает все ту же кепку, а говорит лучше, чем те депутаты, что когда-то трепались у нас перед выборами». Планы и расчеты Лупоглазого напомнили ему что-то знакомое с детства, а может быть только приснившееся ему. Ему показалось, что перед ним кто-то из соседей — с ракитовым веничком под мышкой, посвежевший, размякший, как это бывает после бани, ведущий неторопливую беседу за стаканчиком вина…

Но Цурцуряну разом опомнился. Он никак не мог понять, что за связь между всеми этими прекрасными речами Лупоглазого и заведением Майера. Правда, у него немного отлегло от сердца, но в то же время голову его гвоздила одна и та же простая мысль: ведь всего, за что годами боролся и о чем мечтал Рошкулец, он, Цурцуряну, мог бы достичь, сделав один удачный налет, — лишь бы попался ему жирный куш в солидном банке, ну, или удалось бы, на худой конец, вытряхнуть карманы у нескольких толстопузеньких клиентов майеровского салона…

— К чему ты, собственно, клонишь? — спросил он с опаской.

— Под мастерские нужно здание, — просто сказал Рошкулец.

— Что-о? Ты в своем уме? — еле выговорил Цурцуряну. — Шикарный ресторан, салон, отдельные кабинеты и вообще… все это заведение Стефана?

— Ты нам его передашь, — продолжал Рошкулец. — Своими собственными руками. Выгонишь всех шлюх, лакеев, вышибал, золотую молодежь… Словом, выскребешь эту мерзость и позор окраины. Чтоб и следа не осталось. Потому что сюда войдут слесари, жестянщики, монтеры… Понял? Сдерем старую штукатурку, залатаем все дыры, хорошенько выбелим, вымоем полы и примемся за дело. Вот так. А что касается Стефана Майера, скажи ему — пусть лучше обходит меня за три версты, если он еще не смылся. Пусть не показывается мне на глаза, а то ему несдобровать. А теперь иди займись делом, если тебе и вправду дорога наша окраина. Чтобы дать ей воду и свет, а не какие-нибудь там колонки и несколько фонарей, водопровод — каждому в дом. Смекнул, Цурцуряну? Каждому водопровод! И чтоб кран и раковину!

Цурцуряну выслушал всю эту речь молча, потом простился и ушел.

Отложив починенную шлею, возчик вышел из конюшни, но вскоре вернулся с охапкой вялой, видимо, еще утром накошенной, травы. За ним в открывшуюся дверь ворвался обычный вечерний гам школьного двора: неистовые вопли мальчишек, гоняющих мяч, обрывки возгласов, по которым София угадывала учеников, вернувшихся с практики на городских предприятиях, и несколько бригад, отдежуривших сегодня на стройке. А вот и голоса третьеклассников — видно, выбежали во двор, отсидев последний урок…

Ага, эта охапка травы, оказывается, предназначалась для нее, чтобы она не сидела на перевернутом ведре! Цурцуряну положил траву в уголок, а ведро, когда София встала, повесил на гвоздь, угрюмо проворчав что-то про себя.

Из этого бормотания София поняла: он ломал себе голову, куда бы это мог запропаститься с самого утра Кирика, несносный мальчишка.

Возчик все ходил взад-вперед, потом, повернувшись к ней спиной, опять стал возиться с лошадьми.

София не пыталась больше вытягивать из него клещами каждое слово. Теперь она знала: раз он повернулся к своим лошадкам, значит, сам заговорит. Нужно только сидеть, не шевелясь, в тени за старой водопойной колодой, ни о чем не спрашивать, так, чтобы он забыл о ее присутствии. Главное — внимательно слушать, не упустить ни слова, ни жеста; разобраться, в чем смысл его сбивчивых, словно бы бессвязных фраз, ухватить их человеческую суть…

Следующий раз Цурцуряну встретился с Лупоглазым в конторе мастерских «Освобожденная Бессарабия».

Было раннее утро.