Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Да, надо бы и нам собрать всех до единого ребятишек, кто остался без крова. Таких в селе хватает, — размышлял он вслух. — Сироты войны… да и после… Эта засуха проклятая… беспризорные дети… Всем им нужна была бы добрая мать. Да хорошо бы с городским образованием, чтоб могла их в люди вывести. А где ее взять? На сухую мамалыгу и крапивный борщ небось никто не пойдет к нам…

— Словом, мне-то все равно, кто будет провожать меня, — София прервала рассуждения, стряхнув его руку со своего плеча, — но, как председатель сельсовета, вы обязаны…

— Не могу я пойти, гражданочка дорогая! — повторил Матей, умоляюще прижав руку к груди. — Если я и пойду с тобой, никакого толку не будет. Напротив…

Он кликнул деда Павла и снова слегка пригнулся, упираясь руками в бока, все с той же улыбкой, которая так раздражала Софику.

— Ничего не поделаешь, дорогая, уж такая наша деревенская жизнь! — сказал он и ушел, условившись через неделю побывать в училище.

Надику она застала в том самом сарайчике, где, по рассказам Иона Котели, должны были стоять бычки, о которых так мечтал его отец. Только что вернувшись с поля, она на скорую руку готовила ужин. Это была маленькая подвижная женщина в деревенской вышитой юбке и холщовой кофточке, стянутой у ворота синим шнурочком, с молодым еще лицом, но тусклым, подавленным взглядом. Казалось, она не ждет ничего хорошего от судьбы. И на свою гостью она смотрела кротко и покорно.

— Добрый вечер! — София подошла к ней и взяла ее за коричневую от загара руку. — Я вас даже не спрашиваю, вы ли мать Иона Котели, — сразу видно. Я работаю в ремесленной школе. Меня зовут София Василиу.

Хозяйка дома взглянула на нее почти испуганно.

— Господи, боже ты мой! Ты приехала сюда, в нашу Котлону?! — Женщина, казалось, никак не могла поверить этому. Она растерянно вытирала передником мокрые руки. — И я тебя принимаю в этом сарае! Милости просим в дом, барышня!

— Нет, если уж вы для кого-нибудь готовите ужин, то знайте, что это и для меня, потому что я голодна, прямо как волк. — Девушка присела на какой-то чурбак. — Ваш председатель готов всю нашу школу сюда перетащить, а вот накормить приезжего человека он и не подумал. Даже как пройти к вам, не хотел мне показать.

Надика торопливо кинулась что-то искать.

— Грехи наши, грехи тяжкие… — бормотала она, а глаза ее блуждали по стенам.

Наконец она наткнулась взглядом на кучу хворосту, лежащую возле плиты, вытащила из нее несколько прутьев, чтоб подкинуть в огонь, и снова начала шарить по углам. Казалось, она и сама хорошенько не знает, чего ищет. К счастью, на глубокой сковородке зашипело постное масло.

— Грехи наши, грехи тяжкие… — снова вздохнула женщина и стала торопливо помешивать лук для подливки. Она мешала его долго и старательно, словно боясь, что после этого ей нечего будет делать.

— Что ж вы меня не спросите про Ионику? Ведь он так тоскует по вашей Котлоне… Почему он не хочет ехать домой? — спросила София внезапно.

Но этот вопрос не застал Надику врасплох:

— Он-то хочет, бедняжка. Это я просила его, чтоб не приезжал.

— Но почему? Ведь у него есть отец и мать, которые его любят.

Ложка в руке женщины замерла.

Несколько прутьев горели жарко, со свистом, выбрасывая высокие языки пламени, трещали в сучках, корчились и распадались, превращаясь в пепел на каменном поду печки. Лук на сковородке чуть шипел, и деревянная ложка шевелилась еле-еле, почти незаметно.

Софика почувствовала дразнящий запах жареного. В сумеречном свете, струящемся в широкую дверь и в маленькое окошечко, этот домашний запах казался еще гуще и вкуснее…

— Эх, если б был у Ионики отец… Господи… — Женщина поставила сковороду на огонь. — Тоадер ведь не родной ему. Он меня взял с ребенком, невенчанную… Покрыл мой грех.

Гостья слушала Надику, глядя в ее глаза, освещенные ярко горящим хворостом. Сейчас очень явственно проступало удивительное сходство матери с сыном. Девушка словно видела перед собой мягкий носик Ионики, голубые мечтательные глаза… Женщина у очага была как бы слепок с него, но слепок, смятый чьей-то неуклюжей тяжелой рукой.

— Верно, что муж вас бьет? — спросила София.

Надика набросала щепок под сковородку, накрыла ее крышкой и, подойдя к гостье, взяла ее за руку.

— Пойдем в хату, барышня, муж скоро придет, а он не любит заставать чужих в этом сарайчике.

Они вошли в дом. Хозяйка сняла нагар с лампадки, и пламя сразу вырвало из темноты и облило темнокрасным светом большой образ божьей матери, окруженный справа и слева маленькими иконками.

Чистая горница была нарядно убрана: широкие лавки покрыты цветными ковриками, вышитые полотенца пущены по стенке веером и красиво собраны посередине, пол застлан войлоком. На почетном месте стоял, как велит обычай, сундук с приданым, наверно набитый домотканым полотном и коврами. Пахло сухим базиликом, а на подоконнике румянились „райские“ яблочки. В этой чистой горнице было как-то чересчур торжественно и пусто, чувствовалось — не хватало жилого духа.

— Я все называю тебя барышней, а может, ты замужем? — спросила хозяйка.